Page 169 - Война и мир 3 том

«Светлейший князь, чтобы скорей соединиться с войсками, которые идут к нему, пере-
шел Можайск и стал на крепком месте, где неприятель не вдруг на него пойдет. К нему отправ-
лено отсюда сорок восемь пушек с снарядами, и светлейший говорит, что Москву до послед-
ней капли крови защищать будет и готов хоть в улицах драться. Вы, братцы, не смотрите на
то, что присутственные места закрыли: дела прибрать надобно, а мы своим судом с злодеем
разберемся! Когда до чего дойдет, мне надобно молодцов и городских и деревенских. Я клич
кликну дня за два, а теперь не надо, я и молчу. Хорошо с топором, недурно с рогатиной, а всего
лучше вилы-тройчатки: француз не тяжеле снопа ржаного. Завтра, после обеда, я поднимаю
Иверскую в Екатерининскую гошпиталь, к раненым. Там воду освятим: они скорее выздоро-
веют; и я теперь здоров: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба».
– А мне говорили военные люди, – сказал Пьер, – что в городе никак нельзя сражаться
и что позиция…
– Ну да, про то-то мы и говорим, – сказал первый чиновник.
– А что это значит: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба? – сказал Пьер.
– У графа был ячмень, – сказал адъютант, улыбаясь, – и он очень беспокоился, когда я
ему сказал, что приходил народ спрашивать, что с ним. А что, граф, – сказал вдруг адъютант,
с улыбкой обращаясь к Пьеру, – мы слышали, что у вас семейные тревоги? Что будто графиня,
ваша супруга…
– Я ничего не слыхал, – равнодушно сказал Пьер. – А что вы слышали?
– Нет, знаете, ведь часто выдумывают. Я говорю, что слышал.
– Что же вы слышали?
– Да говорят, – опять с той же улыбкой сказал адъютант, – что графиня, ваша жена,
собирается за границу. Вероятно, вздор…
– Может быть, – сказал Пьер, рассеянно оглядываясь вокруг себя. – А это кто? – спросил
он, указывая на невысокого старого человека в чистой синей чуйке, с белою как снег большою
бородой, такими же бровями и румяным лицом.
– Это? Это купец один, то есть он трактирщик, Верещагин. Вы слышали, может быть,
эту историю о прокламации?
– Ах, так это Верещагин! – сказал Пьер, вглядываясь в твердое и спокойное лицо старого
купца и отыскивая в нем выражение изменничества.
– Это не он самый. Это отец того, который написал прокламацию, – сказал адъютант. –
Тот молодой, сидит в яме, и ему, кажется, плохо будет.
Один старичок, в звезде, и другой – чиновник-немец, с крестом на шее, подошли к раз-
говаривающим.
– Видите ли, – рассказывал адъютант, – это запутанная история. Явилась тогда, месяца
два тому назад, эта прокламация. Графу донесли. Он приказал расследовать. Вот Гаврило
Иваныч разыскивал, прокламация эта побывала ровно в шестидесяти трех руках. Приедет к
одному: вы от кого имеете? – От того-то. Он едет к тому: вы от кого? и т. д. добрались до
Верещагина… недоученный купчик, знаете, купчик-голубчик, – улыбаясь, сказал адъютант. –
Спрашивают у него: ты от кого имеешь? И главное, что мы знаем, от кого он имеет. Ему больше
не от кого иметь, как от почт-директора. Но уж, видно, там между ними стачка была. Говорит:
ни от кого, я сам сочинил. И грозили и просили, стал на том: сам сочинил. Так и доложили
графу. Граф велел призвать его. «От кого у тебя прокламация?» – «Сам сочинил». Ну, вы зна-
ете графа! – с гордой и веселой улыбкой сказал адъютант. – Он ужасно вспылил, да и поду-
майте: этакая наглость, ложь и упорство!..
– А! Графу нужно было, чтобы он указал на Ключарева, понимаю! – сказал Пьер.
– Совсем не нужно», – испуганно сказал адъютант. – За Ключаревым и без этого были
грешки, за что он и сослан. Но дело в том, что граф очень был возмущен. «Как же ты мог
сочинить? – говорит граф. Взял со стола эту „Гамбургскую газету“. – Вот она. Ты не сочинил,