Page 176 - Война и мир 3 том

коврами. Фарфора было еще много наставлено на столах и еще всё несли из кладовой. Надо
было начинать новый, третий ящик, и за ним пошли люди.
– Соня, постой, да мы всё так уложим, – сказала Наташа.
– Нельзя, барышня, уж пробовали, – сказал буфетчнк.
– Нет, постой, пожалуйста. – И Наташа начала доставать из ящика завернутые в бумаги
блюда и тарелки.
– Блюда надо сюда, в ковры, – сказала она.
– Да еще и ковры-то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.
– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, –
говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро
начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем
брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все
дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась
только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела насто-
ять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, кото-
рого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные
усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по пот-
ному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кри-
чала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радо-
сти, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась
за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Ната-
лья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязы-
вать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям
Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня
заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого прово-
зили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым.
Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его
везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с
извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка,
обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве,
да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра
Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел
к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру
заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.