Page 177 - Война и мир 3 том

– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лест-
ницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m-me Schoss. Ране-
ный этот был князь Андрей Болконский.

XV

Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресе-
нье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, каза-
лось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была
Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые
и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот
день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедив-
шись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и
трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото,
на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли
уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики
вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы
отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось
очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной
дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать
подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за
которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали
огромные деньги, с вечера и рано утром 1-го сентября на двор к Ростовым приходили послан-
ные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у
Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали
подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя
и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том
графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не
было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спа-
сти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал
дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1-го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы
не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на
крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял
у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной
рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак,
чтобы они удалились.
– Ну, что, все готово, Васильич? – сказал граф, потирая свою лысину и добродушно глядя
на офицера и денщика и кивая им головой. (Граф любил новые лица.)
– Хоть сейчас запрягать, ваше сиятельство.
– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к
офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг
яркой краской.
– Граф, сделайте одолжение, позвольте мне… ради бога… где-нибудь приютиться на
ваших подводах. Здесь у меня ничего с собой нет… Мне на возу… все равно… – Еще не успел
договорить офицер, как денщик с той же просьбой для своего господина обратился к графу.