Page 98 - Война и мир 3 том

ший из двери адъютант доложил, что в квартире все было готово. Но Кутузову, видимо, хоте-
лось войти в комнаты уже свободным. Он поморщился…
– Нет, вели подать, голубчик, сюда столик, я тут посмотрю, – сказал он. – Ты не уходи, –
прибавил он, обращаясь к князю Андрею. Князь Андрей остался на крыльце, слушая дежур-
ного генерала.
Во время доклада за входной дверью князь Андрей слышал женское шептанье и хрусте-
ние женского шелкового платья. Несколько раз, взглянув по тому направлению, он замечал за
дверью, в розовом платье и лиловом шелковом платке на голове, полную, румяную и красивую
женщину с блюдом, которая, очевидно, ожидала входа влавввквмандующего. Адъютант Куту-
зова шепотом объяснил князю Андрею, что это была хозяйка дома, попадья, которая наме-
ревалась подать хлеб-соль его светлости. Муж ее встретил светлейшего с крестом в церкви,
она дома… «Очень хорошенькая», – прибавил адъютант с улыбкой. Кутузов оглянулся на эти
слова. Кутузов слушал доклад дежурного генерала (главным предметом которого была критика
позиции при Цареве-Займище) так же, как он слушал Денисова, так же, как он слушал семь
лет тому назад прения Аустерлицкого военного совета. Он, очевидно, слушал только оттого,
что у него были уши, которые, несмотря на то, что в одном из них был морской канат, не могли
не слышать; но очевидно было, что ничто из того, что мог сказать ему дежурный генерал, не
могло не только удивить или заинтересовать его, но что он знал вперед все, что ему скажут, и
слушал все это только потому, что надо прослушать, как надо прослушать поющийся молебен.
Все, что говорил Денисов, было дельно и умно. То, что говорил дежурный генерал, было еще
дельнее и умнее, но очевидно было, что Кутузов презирал и знание и ум и знал что-то другое,
что должно было решить дело, – что-то другое, независимое от ума и знания. Князь Андрей
внимательно следил за выражением лица главнокомандующего, и единственное выражение,
которое он мог заметить в нем, было выражение скуки, любопытства к тому, что такое означал
женский шепот за дверью, и желание соблюсти приличие. Очевидно было, что Кутузов прези-
рал ум, и знание, и даже патриотическое чувство, которое выказывал Денисов, но презирал не
умом, не чувством, не знанием (потому что он и не старался выказывать их), а он презирал их
чем-то другим. Он презирал их своей старостью, своею опытностью жизни. Одно распоряже-
ние, которое от себя в этот доклад сделал Кутузов, откосилось до мародерства русских войск.
Дежурный редерал в конце доклада представил светлейшему к подписи бумагу о взысканий с
армейских начальников по прошению помещика за скошенный зеленый овес.
Кутузов зачмокал губами и закачал головой, выслушав это дело.
– В печку… в огонь! И раз навсегда тебе говорю, голубчик, – сказал он, – все эти дела в
огонь. Пуская косят хлеба и жгут дрова на здоровье. Я этого не приказываю и не позволяю, но
и взыскивать не могу. Без этого нельзя. Дрова рубят – щепки летят. – Он взглянул еще раз на
бумагу. – О, аккуратность немецкая! – проговорил он, качая головой.

XVI

– Ну, теперь все, – сказал Кутузов, подписывая последнюю бумагу, и, тяжело поднявшись
и расправляя складки своей белой пухлой шеи, с повеселевшим лицом направился к двери.
Попадья, с бросившеюся кровью в лицо, схватилась за блюдо, которое, несмотря на то,
что она так долго приготовлялась, она все-таки не успела подать вовремя. И с низким поклоном
она поднесла его Кутузову.
Глаза Кутузова прищурились; он улыбнулся, взял рукой ее за подбородок и сказал:
– И красавица какая! Спасибо, голубушка!
Он достал из кармана шаровар несколько золотых и положил ей на блюдо.
– Ну что, как живешь? – сказал Кутузов, направляясь к отведенной для него комнате.
Попадья, улыбаясь ямочками на румяном лице, прошла за ним в горницу. Адъютант вышел к