Page 133 - Война и мир 4 том

– Да, я и хотел сказать вам, – сказал он, отвечая, как на слова, на ее взгляд. – Княжна,
помогите мне. Что мне делать? Могу я надеяться? Княжна, друг мой, выслушайте меня. Я все
знаю. Я знаю, что я не стою ее; я знаю, что теперь невозможно говорить об этом. Но я хочу
быть братом ей. Нет, я не хочу… я не могу…
Он остановился и потер себе лицо и глаза руками.
– Ну, вот, – продолжал он, видимо сделав усилие над собой, чтобы говорить связно. –
Я не знаю, с каких пор я люблю ее. Но я одну только ее, одну любил во всю мою жизнь и
люблю так, что без нее не могу себе представить жизни. Просить руки ее теперь я не решаюсь;
но мысль о том, что, может быть, она могла бы быть моею и что я упущу эту возможность…
возможность… ужасна. Скажите, могу я надеяться? Скажите, что мне делать? Милая княжна, –
сказал он, помолчав немного и тронув ее за руку, так как она не отвечала.
– Я думаю о том, что вы мне сказали, – отвечала княжна Марья. – Вот что я скажу вам.
Вы правы, что теперь говорить ей об любви… – Княжна остановилась. Она хотела сказать:
говорить ей о любви теперь невозможно; но она остановилась, потому что она третий день
видела по вдруг переменившейся Наташе, что не только Наташа не оскорбилась бы, если б ей
Пьер высказал свою любовь, но что она одного только этого и желала.
– Говорить ей теперь… нельзя, – все-таки сказала княжна Марья.
– Но что же мне делать?
– Поручите это мне, – сказала княжна Марья. – Я знаю…
Пьер смотрел в глаза княжне Марье.
– Ну, ну… – говорил он.
– Я знаю, что она любит… полюбит вас, – поправилась княжна Марья.
Не успела она сказать эти слова, как Пьер вскочил и с испуганным лицом схватил за руку
княжну Марью.
– Отчего вы думаете? Вы думаете, что я могу надеяться? Вы думаете?!
– Да, думаю, – улыбаясь, сказала княжна Марья. – Напишите родителям. И поручите мне.
Я скажу ей, когда будет можно. Я желаю этого. И сердце мое чувствует, что это будет.
– Нет, это не может быть! Как я счастлив! Но это не может быть… Как я счастлив! Нет,
не может быть! – говорил Пьер, целуя руки княжны Марьи.
– Вы поезжайте в Петербург; это лучше. А я напишу вам, – сказала она.
– В Петербург? Ехать? Хорошо, да, ехать. Но завтра я могу приехать к вам?
На другой день Пьер приехал проститься. Наташа была менее оживлена, чем в прежние
дни; но в этот день, иногда взглянув ей в глаза, Пьер чувствовал, что он исчезает, что ни его,
ни ее нет больше, а есть одно чувство счастья. «Неужели? Нет, не может быть», – говорил он
себе при каждом ее взгляде, жесте, слове, наполнявших его душу радостью.
Когда он, прощаясь с нею, взял ее тонкую, худую руку, он невольно несколько дольше
удержал ее в своей.
«Неужели эта рука, это лицо, эти глаза, все это чуждое мне сокровище женской преле-
сти, неужели это все будет вечно мое, привычное, такое же, каким я сам для себя? Нет, это
невозможно!..»
– Прощайте, граф, – сказала она ему громко. – Я очень буду ждать вас, – прибавила она
шепотом.
И эти простые слова, взгляд и выражение лица, сопровождавшие их, в продолжение двух
месяцев составляли предмет неистощимых воспоминаний, объяснений и счастливых мечтаний
Пьера. «Я очень буду ждать вас… Да, да, как она сказала? Да, я очень буду ждать вас. Ах, как
я счастлив! Что ж это такое, как я счастлив!» – говорил себе Пьер.