Page 137 - Война и мир 4 том

которые историки порицают его, как-то: Священный Союз, восстановление Польши, реакция
20-х годов?
В чем же состоит сущность этих упреков?
В том, что такое историческое лицо, как Александр I, лицо, стоявшее на высшей возмож-
ной ступени человеческой власти, как бы в фокусе ослепляющего света всех сосредоточива-
ющихся на нем исторических лучей; лицо, подлежавшее тем сильнейшим в мире влияниям
интриг, обманов, лести, самообольщения, которые неразлучны с властью; лицо, чувствовавшее
на себе, всякую минуту своей жизни, ответственность за все совершавшееся в Европе, и лицо
не выдуманное, а живое, как и каждый человек, с своими личными привычками, страстями,
стремлениями к добру, красоте, истине, – что это лицо, пятьдесят лет тому назад, не то что не
было добродетельно (за это историки не упрекают), а не имело тех воззрений на благо чело-
вечества, которые имеет теперь профессор, смолоду занимающийся наукой, то есть читанном
книжек, лекций и списыванием этих книжек и лекций в одну тетрадку.
Но если даже предположить, что Александр I пятьдесят лет тому назад ошибался в своем
воззрении на то, что есть благо народов, невольно должно предположить, что и историк, судя-
щий Александра, точно так же по прошествии некоторого времени окажется несправедли-
вым, в своем воззрении на то, что есть благо человечества. Предположение это тем более есте-
ственно и необходимо, что, следя за развитием истории, мы видим, что с каждым годом, с
каждым новым писателем изменяется воззрение на то, что есть благо человечества; так что то,
что казалось благом, через десять лет представляется злом; и наоборот. Мало того, одновре-
менно мы находим в истории совершенно противоположные взгляды на то, что было зло и что
было благо: одни данную Польше конституцию и Священный Союз ставят в заслугу, другие
в укор Александру.
Про деятельность Александра и Наполеона нельзя сказать, чтобы она была полезна или
вредна, ибо мы не можем сказать, для чего она полезна и для чего вредна. Если деятельность
эта кому-нибудь не нравится, то она не нравится ему только вследствие несовпадения ее с огра-
ниченным пониманием его о том, что есть благо. Представляется ли мне благом сохранение
в 12-м году дома моего отца в Москве, или слава русских войск, или процветание Петербург-
ского и других университетов, или свобода Польши, или могущество России, или равновесие
Европы, или известного рода европейское просвещение – прогресс, я должен признать, что
деятельность всякого исторического лица имела, кроме этих целей, ещь другие, более общие
и недоступные мне цели.
Но положим, что так называемая наука имеет возможность примирить все противоречия
и имеет для исторических лиц и событий неизменное мерило хорошего и дурного.
Положим, что Александр мог сделать все иначе. Положим, что он мог, по предписанию
тех, которые обвиняют его, тех, которые профессируют знание конечной цели движения чело-
вечества, распорядиться по той программе народности, свободы, равенства и прогресса (дру-
гой, кажется, нет), которую бы ему дали теперешние обвинители. Положим, что эта программа
была бы возможна и составлена и что Александр действовал бы по ней. Что же сталось бы
тогда с деятельностью всех тех людей, которые противодействовали тогдашнему направлению
правительства, – с деятельностью, которая, по мнению историков, хороша и полезна? Деятель-
ности бы этой не было; жизни бы не было; ничего бы не было.
Если допустить, что жизнь человеческая может управляться разумом, – то уничтожится
возможность жизни.

II

Если допустить, как то делают историки, что великие люди ведут человечество к дости-
жению известных целей, состоящих или в величии России или Франции, или в равновесии