Page 54 - Война и мир 4 том

посмотрел на эти коляски и кареты, в которых ехали солдаты, и сказал, что это очень хорошо,
что экипажи эти употребятся для провианта, больных и раненых.
Положение всего войска было подобно положению раненого животного, чувствующего
свою погибель и не знающего, что оно делает. Изучать искусные маневры Наполеона и его вой-
ска и его цели со времени вступления в Москву и до уничтожения этого войска – все равно, что
изучать значение предсмертных прыжков и судорог смертельно раненного животного. Очень
часто раненое животное, заслышав шорох, бросается на выстрел на охотника, бежит вперед,
назад и само ускоряет свой конец. То же самое делал Наполеон под давлением всего его войска.
Шорох Тарутинского сражения спугнул зверя, и он бросился вперед на выстрел, добежал до
охотника, вернулся назад, опять вперед, опять назад и, наконец, как всякий зверь, побежал
назад, по самому невыгодному, опасному пути, но по знакомому, старому следу.
Наполеон, представляющийся нам руководителем всего этого движения (как диким пред-
ставлялась фигура, вырезанная на носу корабля, силою, руководящею корабль), Наполеон во
все это время своей деятельности был подобен ребенку, который, держась за тесемочки, при-
вязанные внутри кареты, воображает, что он правит.

XI

6-го октября, рано утром, Пьер вышел из балагана и, вернувшись назад, остановился у
двери, играя с длинной, на коротких кривых ножках, лиловой собачонкой, вертевшейся около
него. Собачонка эта жила у них в балагане, ночуя с Каратаевым, но иногда ходила куда-то в
город и опять возвращалась. Она, вероятно, никогда никому не принадлежала, и теперь она
была ничья и не имела никакого названия. Французы звали ее Азор, солдат-сказочник звал ее
Фемгалкой, Каратаев и другие звали ее Серый, иногда Вислый. Непринадлежание ее никому
и отсутствие имени и даже породы, даже определенного цвета, казалось, нисколько не затруд-
няло лиловую собачонку. Пушной хвост панашем твердо и кругло стоял кверху, кривые ноги
служили ей так хорошо, что часто она, как бы пренебрегая употреблением всех четырех ног,
поднимала грациозно одну заднюю и очень ловко и скоро бежала на трех лапах. Все для нее
было предметом удовольствия. То, взвизгивая от радости, она валялась на спине, то грелась на
солнце с задумчивым и значительным видом, то резвилась, играя с щепкой или соломинкой.
Одеяние Пьера теперь состояло из грязной продранной рубашки, единственном остатке
его прежнего платья, солдатских порток, завязанных для тепла веревочками на щиколках по
совету Каратаева, из кафтана и мужицкой шапки. Пьер очень изменился физически в это
время. Он не казался уже толст, хотя и имел все тот же вид крупности и силы, наследствен-
ной в их породе. Борода и усы обросли нижнюю часть лица; отросшие, спутанные волосы на
голове, наполненные вшами, курчавились теперь шапкою. Выражение глаз было твердое, спо-
койное и оживленно-готовое, такое, какого никогда не имел прежде взгляд Пьера. Прежняя
его распущенность, выражавшаяся и во взгляде, заменилась теперь энергической, готовой на
деятельность и отпор – подобранностью. Ноги его были босые.
Пьер смотрел то вниз по полю, по которому в нынешнее утро разъездились повозки и
верховые, то вдаль за реку, то на собачонку, притворявшуюся, что она не на шутку хочет уку-
сить его, то на свои босые ноги, которые он с удовольствием переставлял в различные поло-
жения, пошевеливая грязными, толстыми, большими пальцами. И всякий раз, как он взгляды-
вал на свои босые ноги, на лице его пробегала улыбка оживления и самодовольства. Вид этих
босых ног напоминал ему все то, что он пережил и понял за это время, и воспоминание это
было ему приятно.
Погода уже несколько дней стояла тихая, ясная, с легкими заморозками по утрам – так
называемое бабье лето.