Page 58 - Война и мир 4 том

между его товарищами. Пьер с своим знанием языков, с тем уважением, которое ему оказывали
французы, с своей простотой, отдававший все, что у него просили (он получал офицерские
три рубля в неделю), с своей силой, которую он показал солдатам, вдавливая гвозди в стену
балагана, с кротостью, которую он выказывал в обращении с товарищами, с своей непонятной
для них способностью сидеть неподвижно и, ничего не делая, думать, представлялся солдатам
несколько таинственным и высшим существом. Те самые свойства его, которые в том свете, в
котором он жил прежде, были для него если не вредны, то стеснительны – его сила, пренебре-
жение к удобствам жизни, рассеянность, простота, – здесь, между этими людьми, давали ему
положение почти героя. И Пьер чувствовал, что этот взгляд обязывал его.

XIII

В ночь с 6-го на 7-е октября началось движение выступавших французов: ломались
кухни, балаганы, укладывались повозки и двигались войска и обозы.
В семь часов утра конвой французов, в походной форме, в киверах, с ружьями, ранцами
и огромными мешками, стоял перед балаганами, и французский оживленный говор, пересы-
паемый ругательствами, перекатывался по всей линии.
В балагане все были готовы, одеты, подпоясаны, обуты и ждали только приказания выхо-
дить. Больной солдат Соколов, бледный, худой, с синими кругами вокруг глаз, один, не обутый
и не одетый, сидел на своем месте и выкатившимися от худобы глазами вопросительно смотрел
на не обращавших на него внимания товарищей и негромко и равномерно стонал. Видимо,
не столько страдания – он был болен кровавым поносом, – сколько страх и горе оставаться
одному заставляли его стонать.
Пьер, обутый в башмаки, сшитые для него Каратаевым из цибика, который принес фран-
цуз для подшивки себе подошв, подпоясанный веревкою, подошел к больному и присел перед
ним на корточки.
– Что ж, Соколов, они ведь не совсем уходят! У них тут гошпиталь. Может, тебе еще
лучше нашего будет, – сказал Пьер.
– О господи! О смерть моя! О господи! – громче застонал солдат.
– Да я сейчас еще спрошу их, – сказал Пьер и, поднявшись, пошел к двери балагана. В то
время как Пьер подходил к двери, снаружи подходил с двумя солдатами тот капрал, который
вчера угощал Пьера трубкой. И капрал и солдаты были в походной форме, в ранцах и киверах
с застегнутыми чешуями, изменявшими их знакомые лица.
Капрал шел к двери с тем, чтобы, по приказанию начальства, затворить ее. Перед выпус-
ком надо было пересчитать пленных.
– Caporal, que fera-t-on du malade?.. [Капрал, что с больным делать?..] – начал Пьер; но
в ту минуту, как он говорил это, он усумнился, тот ли это знакомый его капрал или другой,
неизвестный человек: так непохож был на себя капрал в эту минуту. Кроме того, в ту минуту,
как Пьер говорил это, с двух сторон вдруг послышался треск барабанов. Капрал нахмурился
на слова Пьера и, проговорив бессмысленное ругательство, захлопнул дверь. В балагане стало
полутемно; с двух сторон резко трещали барабаны, заглушая стоны больного.
«Вот оно!.. Опять оно!» – сказал себе Пьер, и невольный холод пробежал по его спине.
В измененном лице капрала, в звуке его голоса, в возбуждающем и заглушающем треске бара-
банов Пьер узнал ту таинственную, безучастную силу, которая заставляла людей против своей
воли умерщвлять себе подобных, ту силу, действие которой он видел во время казни. Бояться,
стараться избегать этой силы, обращаться с просьбами или увещаниями к людям, которые слу-
жили орудиями ее, было бесполезно. Это знал теперь Пьер. Надо было ждать и терпеть. Пьер
не подошел больше к больному и не оглянулся на него. Он, молча, нахмурившись, стоял у
двери балагана.