Page 96 - Война и мир 4 том

– J'ai assez fait l'Empereur, il est temps de faire le général, [Довольно уже я представлял
императора, теперь время быть генералом.] – и, несмотря на то, тотчас же после этого бежит
дальше, оставляя на произвол судьбы разрозненные части армии, находящиеся сзади.
Потом описывают нам величие души маршалов, в особенности Нея, величие души, состо-
ящее в том, что он ночью пробрался лесом в обход через Днепр и без знамен и артиллерии и
без девяти десятых войска прибежал в Оршу.
И, наконец, последний отъезд великого императора от геройской армии представляется
нам историками как что-то великое и гениальное. Даже этот последний поступок бегства,
на языке человеческом называемый последней степенью подлости, которой учится стыдиться
каждый ребенок, и этот поступок на языке историков получает оправдание.
Тогда, когда уже невозможно дальше растянуть столь эластичные нити исторических рас-
суждений, когда действие уже явно противно тому, что все человечество называет добром и
даже справедливостью, является у историков спасительное понятие о величии. Величие как
будто исключает возможность меры хорошего и дурного. Для великого – нет дурного. Нет
ужаса, который бы мог быть поставлен в вину тому, кто велик.
– «C'est grand!» [Это величественно!] – говорят историки, и тогда уже нет ни хорошего,
ни дурного, а есть «grand» и «не grand». Grand – хорошо, не grand – дурно. Grand есть свой-
ство, по их понятиям, каких-то особенных животных, называемых ими героями. И Наполеон,
убираясь в теплой шубе домой от гибнущих не только товарищей, но (по его мнению) людей,
им приведенных сюда, чувствует que c'est grand, и душа его покойна.
«Du sublime (он что-то sublime видит в себе) au ridicule il n'y a qu'un pas», – говорит он. И
весь мир пятьдесят лет повторяет: «Sublime! Grand! Napoléon le grand! Du sublime au ridicule
il n'y a qu'un pas». [величественное… От величественного до смешного только один шаг…
Величественное! Великое! Наполеон великий! От величественного до смешного только шаг.]
И никому в голову не придет, что признание величия, неизмеримого мерой хорошего и
дурного, есть только признание своей ничтожности и неизмеримой малости.
Для нас, с данной нам Христом мерой хорошего и дурного, нет неизмеримого. И нет
величия там, где нет простоты, добра и правды.

XIX

Кто из русских людей, читая описания последнего периода кампании 1812 года, не испы-
тывал тяжелого чувства досады, неудовлетворенности и неясности. Кто не задавал себе вопро-
сов: как не забрали, не уничтожили всех французов, когда все три армии окружали их в пре-
восходящем числе, когда расстроенные французы, голодая и замерзая, сдавались толпами и
когда (как нам рассказывает история) цель русских состояла именно в том, чтобы остановить,
отрезать и забрать в плен всех французов.
Каким образом то русское войско, которое, слабее числом французов, дало Бородинское
сражение, каким образом это войско, с трех сторон окружавшее французов и имевшее целью их
забрать, не достигло своей цели? Неужели такое громадное преимущество перед нами имеют
французы, что мы, с превосходными силами окружив, не могли побить их? Каким образом это
могло случиться?
История (та, которая называется этим словом), отвечая на эти вопросы, говорит, что это
случилось оттого, что Кутузов, и Тормасов, и Чичагов, и тот-то, и тот-то не сделали таких-то
и таких-то маневров.
Но отчего они не сделали всех этих маневров? Отчего, ежели они были виноваты в том,
что не достигнута была предназначавшаяся цель, – отчего их не судили и не казнили? Но,
даже ежели и допустить, что виною неудачи русских были Кутузов и Чичагов и т. п., нельзя
понять все-таки, почему и в тех условиях, в которых находились русские войска под Красным