Page 100 - Война и мир 4 том

Часть четвертая

I

Когда человек видит умирающее животное, ужас охватывает его: то, что есть он сам, –
сущность его, в его глазах очевидно уничтожается – перестает быть. Но когда умирающее есть
человек, и человек любимый – ощущаемый, тогда, кроме ужаса перед уничтожением жизни,
чувствуется разрыв и духовная рана, которая, так же как и рана физическая, иногда убивает,
иногда залечивается, но всегда болит и боится внешнего раздражающего прикосновения.
После смерти князя Андрея Наташа и княжна Марья одинаково чувствовали это. Они,
нравственно согнувшись и зажмурившись от грозного, нависшего над ними облака смерти, не
смели взглянуть в лицо жизни. Они осторожно берегли свои открытые раны от оскорбитель-
ных, болезненных прикосновений. Все: быстро проехавший экипаж по улице, напоминание
об обеде, вопрос девушки о платье, которое надо приготовить; еще хуже, слово неискреннего,
слабого участия болезненно раздражало рану, казалось оскорблением и нарушало ту необхо-
димую тишину, в которой они обе старались прислушиваться к незамолкшему еще в их вооб-
ражении страшному, строгому хору, и мешало вглядываться в те таинственные бесконечные
дали, которые на мгновение открылись перед ними.
Только вдвоем им было не оскорбительно и не больно. Они мало говорили между собой.
Ежели они говорили, то о самых незначительных предметах. И та и другая одинаково избегали
упоминания о чем-нибудь, имеющем отношение к будущему.
Признавать возможность будущего казалось им оскорблением его памяти. Еще осторож-
нее они обходили в своих разговорах все то, что могло иметь отношение к умершему. Им каза-
лось, что то, что они пережили и перечувствовали, не могло быть выражено словами. Им каза-
лось, что всякое упоминание словами о подробностях его жизни нарушало величие и святыню
совершившегося в их глазах таинства.
Беспрестанные воздержания речи, постоянное старательное обхождение всего того, что
могло навести на слово о нем: эти остановки с разных сторон на границе того, чего нельзя было
говорить, еще чище и яснее выставляли перед их воображением то, что они чувствовали.

Но чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость. Княжна
Марья, по своему положению одной независимой хозяйки своей судьбы, опекунши и воспита-
тельницы племянника, первая была вызвана жизнью из того мира печали, в котором она жила
первые две недели. Она получила письма от родных, на которые надо было отвечать; комната, в
которую поместили Николеньку, была сыра, и он стал кашлять. Алпатыч приехал в Ярославль
с отчетами о делах и с предложениями и советами переехать в Москву в Вздвиженский дом,
который остался цел и требовал только небольших починок. Жизнь не останавливалась, и надо
было жить. Как ни тяжело было княжне Марье выйти из того мира уединенного созерцания,
в котором она жила до сих пор, как ни жалко и как будто совестно было покинуть Наташу
одну, – заботы жизни требовали ее участия, и она невольно отдалась им. Она поверяла счеты
с Алпатычем, советовалась с Десалем о племяннике и делала распоряжения и приготовления
для своего переезда в Москву.
Наташа оставалась одна и с тех пор, как княжна Марья стала заниматься приготовлени-
ями к отъезду, избегала и ее.