Page 98 - Двенадцать стульев

— А почему же двести тридцать, а не двести? — услышал Ипполит Матвеевич. Это говорил
Остап, вертя в руках квитанцию.
— Включается пятнадцать процентов комиссионного сбора, — ответила барышня.

— Ну, что же делать! Берите!
Остап вытащил бумажник, отсчитал двести рублей и повернулся к главному директору
предприятия:
— Гоните тридцать рублей, дражайший, да поживее: не видите — дамочка ждет. Ну?

Ипполит Матвеевич не сделал ни малейшей попытки достать деньги.
— Ну? Что же вы на меня смотрите, как солдат на вошь? Обалдели от счастья?

— У меня нет денег, — пробормотал, наконец, Ипполит Матвеевич.
— У кого нет? — спросил Остап очень тихо.

— У меня.
— А двести рублей?!

— Я... м-м-м... п-потерял.
Остап посмотрел на Воробьянинова, быстро оценил помятость его лица, зелень щек и
раздувшиеся мешки под глазами.
— Дайте деньги! — прошептал он с ненавистью. — Старая сволочь!

— Так вы будете платить? — спросила барышня.
— Одну минуточку! — сказал Остап, чарующе улыбаясь, — маленькая заминка.

Была еще маленькая надежда. Можно было уговорить подождать с деньгами.
Тут очнувшийся Ипполит Матвеевич, разбрызгивая слюну, ворвался в разговор.
— Позвольте! — завопил он. — Почему комиссионный сбор? Мы ничего не знаем о таком
сборе! Надо предупреждать. Я отказываюсь платить эти тридцать рублей.

— Хорошо, — сказала барышня кротко, — я сейчас все устрою.
Взяв квитанцию, она унеслась к аукционисту и сказала ему несколько слов. Аукционист
сейчас же поднялся. Борода его сверкала под светом сильных электрических ламп.

— По правилам аукционного торга, — звонко заявил он, — лицо, отказывающееся
уплатить полную сумму за купленный им предмет, должно покинуть зал. Торг на стулья
отменяется. Изумленные друзья сидели недвижимо.
— Папрашу вас! — сказал аукционист. Эффект был велик. В публике злобно смеялись.
Остап все-таки не вставал. Таких ударов он не испытывал давно.
— Па-апра-ашу вас!
Аукционист пел голосом, не допускающим возражений. Смех в зале усилился.

И они ушли. Мало кто уходил из аукционного зала с таким горьким чувством. Первым шел
Воробьянинов. Согнув прямые костистые плечи, в укоротившемся пиджачке и глупых
баронских сапогах, он шел, как журавль, чувствуя за собой теплый, дружественный взгляд
великого комбинатора.
Концессионеры остановились в комнате, соседней с аукционным залом. Теперь они могли
смотреть на торжище только через стеклянную дверь. Путь туда был уже прегражден.
Остап дружественно молчал.

— Возмутительные порядки, — трусливо забормотал Ипполит Матвеевич, — форменное
безобразие! В милицию на них нужно жаловаться.
Остап молчал.