Page 39 - Хождение по мукам. Восемнадцатый год

приближались фонтанчики пыли. Это большевики мели пулеметами по наступающим.
Он остановился, попятился, захватило дыхание, оглянулся. Те из наступающих, кто
перескочил через изгородь, – ложились. Рощин лег, прижался щекой к колючей земле. С
усилием заставил себя поднять голову. Цепь лежала. Впереди на поле, шагах в
пятидесяти, тянулся бугор канавы. Рощин вскочил и, низко нагибаясь, перебежал эти
пятьдесят шагов. Сердце неистово колотилось. Он упал в канаву, в липкую грязь. За ним
поодиночке побежала вся цепь. Один, другой, не добежав, ткнулись. Лежа в канаве,
тяжело дышали. Над головами по гребню мело пулями.

Но вот впереди что-то переменилось, откуда-то засвистали снаряды в сторону казарм.
Огонь пулеметов ослаб.

Цепь с усилием поднялась и двинулась вперед. Рощин видел свою длинную красновато-
черную тень, скользящую по неровному полю. Она кривилась, то укорачивалась, то
убегала бог знает куда. Подумал: «Как странно, – все еще жив и даже – тень от меня».
Снова усилился огонь со стороны казарм, но поредевшая цепь уже залегла в ста шагах
от них в глубокой водомоине. Там по серому глинистому дну расхаживал Марков со
страшными глазами.
– Господа, господа, – повторял он, – небольшая передышка… покурите, черт возьми… И –
последний удар… Чепуха, всего сто шагов…
Рядом с Рощиным низенький лысый офицер, глядя на пылящий от пуль верхний край
оврага, повторял негромко одно и то же матерное ругательство. Несколько человек
лежало, закрыв лицо руками. Один, присев и держась за лоб, рвал кровью. Многие, как
гиены в клетках, ходили взад и вперед по дну оврага. Раздалась команда: «Вперед,
вперед!» Никто как будто не услыхал ее. Рощин судорожным движением затянул
ременный кушак, ухватился за куст, полез наверх. Сорвался, скрипнул зубами, полез
опять. И наверху оврага увидел присевшего на корточках Маркова. Он кричал:
– В атаку! Вперед!
Рощин увидел в нескольких шагах впереди мелькающие дырявые подметки Маркова.
Несколько человек обогнало его. Кирпичная стена казарм была залита заходящим
солнцем. Пылали в окнах осколки стекол. Какие-то фигурки убегали от казарм по полю к
далеким домикам с палисадниками…

Кучка штатских и солдат стояла около сломанной гимнастики на песчаном дворе
артиллерийских казарм. Лица были бледны, обтянуты, сосредоточенны, глаза опущены,
руки висели безжизненно.

Перед ними стояла кучка поменьше, – офицеров, – опираясь на винтовки. Они с тяжелой
ненавистью глядели на пленных. Те и другие молчали, ожидая. Но вот на дворе
показался быстро, вприскочку, идущий ротмистр фон Мекке, тот самый, – Рощин узнал
его, – с глазами непроспавшегося убийцы.

– Всех, – крикнул он весело, – приказано – всех… Господа, десять человек – выходите…
Прежде чем десять офицеров, щелкая затворами, выступили вперед, – среди пленных
произошло движение. Один, грудастый и рослый, потащил через голову суконную
рубашку. Другой – штатский, чахоточный и беззубый, с прямыми черными усами,
закричал рыдающе:

– Пейте, паразиты, рабочую кровь!
Двое крепко обнялись. Чей-то хриплый голос нескладно затянул: «Вставай,
проклятьем…» Десять офицеров вжались плечами в ложа винтовок. В это время Рощин
почувствовал пристальный взгляд. Поднял голову. (Он сидел на ящике. Переобувался.)
На него глядели глаза (лица не увидал) с предсмертным укором, с высокой важностью…
«Знакомые, родные, серые глаза, боже мой!»
– Пли!