Page 40 - Хождение по мукам. Восемнадцатый год

Не враз, торопливо ударили выстрелы. Раздались стоны, крики, Рощин низко нагнулся,
обматывая грязной портянкой ногу, царапнутую пулей.

Второй день, как и первый, не принес победы добровольцам. Правда, на правом фланге
были заняты артиллерийские казармы, но в центре не продвинулись ни на шаг, и
дравшийся там корниловский полк потерял убитым командира, подполковника
Неженцева, любимца Корнилова. На левом фланге конница Эрдели отступала. Красные
проявляли небывалое до сих пор упорство, хотя в Екатеринодаре в каждом почти доме
лежали раненые. Много женщин и детей было убито вблизи окопов и на улицах. Будь на
месте Автономова боевое, умелое командование общим наступлением красных войск, –
Добровольческая армия, растрепанная, с перемешавшимися частями, неминуемо была
бы опрокинута и уничтожена.
На третий день кое-как и кое-кем пополненные полки добровольцев снова были брошены
в атаку и снова отхлынули к исходным линиям. Многие, бросив винтовки, пошли в тыл, в
обоз. Генералы пали духом. На позиции приехал Алексеев, покачал седой головой, уехал.
Но никто не смел пойти и сказать главнокомандующему, что игра уже проиграна и что, –
если чудом каким-нибудь и ворваться в Екатеринодар, – все равно теперь не удержать
города.

Корнилов, после того как поцеловал в мертвый лоб любимца своего Неженцева,
привезенного на телеге на ферму под его окно, – больше не раскрывал рта и ни с кем не
говорил. Только раз, когда у самого дома разорвалась шрапнель и одна из пуль сквозь
окно впилась в потолок, он мрачно указал на эту пулю сухим пальцем и сказал для чего-
то адъютанту Хаджиеву:

– Сохраните ее, хан.
В ночь на четвертые сутки по всем полевым телефонам последовало распоряжение
главнокомандующего: «Продолжать штурм».
Но на четвертый день всем стало ясно, что темп атаки сильно ослабел. Генерал Кутепов,
сменивший убитого Неженцева, не мог поднять корниловского (лучшего в армии) полка,
лежавшего в огородах. Части дрались вяло. Конница Эрдели продолжала отступать.
Марков, сорвавший от крика и ругани голос, засыпал на ходу, его офицеры не могли
высунуть нос дальше казармы.
В середине дня в комнате Корнилова собрался военный совет из генералов Алексеева,
Романовского, Маркова, Богаевского, Филимонова и Деникина. Корнилов, уйдя
маленькой серебряной головой в плечи, слушал доклад Романовского: «Снарядов нет,
патронов нет. Добровольцы-казаки расходятся по станицам. Все полки растрепаны.
Состояние подавленное. Многие не раненные из боевой линии уходят в обоз…» и так
далее…
Генералы слушали, опустив глаза. Марков, приткнувшись на чье-то плечо, спал. В
полумраке (так как окно было завешено) скуластое лицо Корнилова было похоже на
высохшую мумию. Он сказал глуховатым голосом:

– Итак, господа, положение действительно тяжелое. Я не вижу другого выхода, как
взятие Екатеринодара. Я решил завтра на рассвете атаковать город по всему фронту. В
резерве остался полк Казановича. Я его сам поведу в атаку.

Он внезапно засопел. Генералы сидели, опустив головы. Плотный, с полуседой бородкой,
похожий на служаку-чиновника, генерал Деникин, страдавший бронхитом, воскликнув
невольно: «О господи, господи!», закашлялся и пошел к двери. В спину его Корнилов
сверкнул черными глазами. Он выслушал возражения, встал и отпустил совет.
Решительный штурм был назначен на первое апреля.

Через полчаса в комнату вернулся Деникин, все еще свистя грудью. Сел и сказал с
мягкой душевностью:

– Ваше высокопревосходительство, позвольте, как человек человеку, задать вам вопрос.
– Я слушаю вас, Антон Иванович.

– Лавр Георгиевич, почему вы так непреклонны?