Page 37 - Хождение по мукам. Восемнадцатый год

Сверху с паперти проговорил резкий голос:
– Любовь! Барышни с оборками… Еррррунда. Обозные разговоры. У меня жена
покрасивее твоей невесты с оборками… и ту послал к… (Зло фыркнул носом.) Да и врешь
ты все, никакой у тебя невесты не было… Наган в кармане да шашка – вот тебе вся семья
и прочее…
Рощин, ходивший с винтовкой в карауле у церкви, остановился и внимательно взглянул
на говорившего, – у него было мальчишеское, со вздернутым носом, светловолосое лицо,
две резкие морщины у рта и старые, тяжелые, мутно-голубого цвета глаза
непроспавшегося убийцы. Рощин оперся на винтовку (все еще болела нога), и
непрошеные мысли овладели им. Воспоминание о брошенной Кате острой жалостью
прошло в памяти. Он прижал лоб к холодному железу штыка. «Полно, полно, это –
слабость, это все не нужно…» Он встряхнулся и зашагал по свежей травке. «Не время
жалости, не время для любви…»

У кирпичной стены, разрушенной снарядом, стоял, глядя в бинокль, коренастый,
нахмуренный человек. Щегольская кожаная куртка, кожаные штаны и мягкие казацкие
сапоги его были забрызганы засохшей грязью. Около него в кирпичную стену время от
времени цокали пули.
Ниже, в ста шагах от него, расположилась батарея и зеленые снарядные ящики.
Лошадей только что отвели к забору, и они стояли понуро, навалив дымящийся навоз.
Прислуга, сидя на лафетах, смеялась, курила, – поглядывали в сторону командира с
биноклем. Почти все были матросы, кроме троих оборванных бородачей-артиллеристов.

Дым и пыль заслоняли горизонт – линии окопов, складки земли, сады. То, что
разглядывал командир, неясно появлялось и исчезало из поля зрения. Из-за дома, где он
стоял, вывернулся медно-красный, в одном тельнике, матрос, проскользнул по-кошачьи
вдоль стены и сел у ног коренастого человека, обхватил колени татуированными
сильными руками, чуть прищурил рыжие, как у ястреба, глаза.

– У самого берега два дерева, глядишь? – сказал он вполголоса.
– Ну?

– За ними – домишко, стеночка белеется, глядишь?

– Ну?
– То ферма.
– Знаю.

– А правее – гляди – роща. А вон дорога.

– Вижу.
– С четырех часов там верхоконные пробегли, народ начал ползать. Вечером две коляски
приехали. Там и сидит дьявол, больше нигде.

– Катись вниз, – повелительно сказал коренастый и подозвал командира батареи. На
пригорок влез бородатый человек в овчинном тулупе. Коренастый передал ему свой
бинокль, и он долго всматривался.
– Хутор Слюсарева, ферма, – сказал он простуженным голосом, – дистанция четыре
версты с четвертью. Можно и по Слюсареву двинуть.

Он вернул бинокль, неуклюже сполз вниз и, надув горло, рявкнул:

– Батарея, готовьсь!.. Дистанция… Первая очередь… Огонь…
Ахнули громовыми глотками орудия, отскочили стволы на компрессорах, выпыхнуло
пламя, и тяжелые гранаты ушли, бормоча о смерти, к высокому берегу Кубани, к двум
голым тополям, где в белом домике перед картой сидел угрюмый Корнилов.