Page 34 - Хождение по мукам. Восемнадцатый год

– Ну да, и будет в свое время расстрелян, можешь быть покоен… А тот, с мундштуком, –
Борис Суворин, тоже, брат, рыльце-то в пушку… Как будто он монархии хочет, и – не
вполне монархии; виляет, но способный журналист… Его не расстреляем…
Телега въехала в станицу. Хаты и дома за палисадниками казались опустевшими.
Дымилось пожарище. Валялось несколько трупов, до половины вбитых в грязь. Кое-где
слышались отдельные выстрелы, – это приканчивали иногородних, вытащенных из
погребов и сеновалов. На площади в беспорядке стоял обоз. Кричали с возов раненые.
Между телег бродили одуревшие, измученные сестры в грязных солдатских шинелях.
Откуда-то со двора слышался животный крик и удары нагаек. Скакали верхоконные. У
забора кучка юнкеров пила молоко из жестяного ведра.

Все ярче, все горячее светило солнце из голубой ветреной бездны. Между деревом и
телеграфным столбом, на перекинутой жерди, покачивались на ветру, свернув шеи,
опустив носки разутых ног, семь длинных трупов – коммунисты из ревкома и трибунала.

Наступил последний день корниловского похода. Конные разведчики, заслоняясь от
солнца, увидели в утреннем мареве, за мутной рекой Кубанью, золотые купола
Екатеринодара.

Задачей передовой конной части было – отбить у красных единственный в тех местах
паром на переправе через Кубань близ станицы Елизаветинской. Это была новая
хитрость Корнилова. Его могли ждать с юга – от Ново-Дмитровской, с юго-запада – по
железной дороге Новороссийск – Екатеринодар. Но предположить, что для штурма
города он выберет крайне опасный обход в сторону, на запад от города, и переправу без
мостов, на одном пароме, всей армии через стремительные воды Кубани, отрезывая тем
себе всякую возможность отступления, – такого тактического хода штаб командующего
красными силами – Автономова – предположить не мог. Но именно этот наименее
охраняемый путь, дающий два-три дня передышки от боев и выводящий армию прямо в
сады и огороды Екатеринодара, и выбрал хитрый, как старая лиса, Корнилов.

Недостаток в огневом снаряжении был пополнен при занятии железнодорожной
станции Афипской, где добровольцы взорвали пути, чтобы обезопасить себя от огня
броневых поездов. Все же пулеметы с одного из красных поездов доставали до фланга
наступающих, которые шли по сплошной талой воде. Когда полоса пуль, поднимая
фонтанчики воды, добегала до них, – они падали в воду, уходили с головой, как утки.
Высунувшись, перебегали. Гарнизон Афипской защищался отчаянно. Но красные были
обречены, потому что они только защищались, а противник их наступал.

Медленно, змейками цепей, части Добровольческой армии окружали и обходили
Афипскую. Солнце заливало синюю равнину, с торчащими из воды деревьями, стогами,
крышами хуторов, с пролетающими по заливным озерам тенями весенних облаков.
Корнилов в коротком полушубке с мягкими генеральскими погонами, с биноклем и
картой, двигался на коне, впереди своего штаба, по этому зеркальному мареву. Он
отдавал приказания ординарцам, и они в вихре брызг мчались на лошаденках. Одно
время он попал под обстрел, и рядом с ним легко ранило генерала Романовского.
Когда станция была обойдена с запада и начался общий штурм, Корнилов ударил коня
плетью и рысью поехал прямо в Афипскую. Он не сомневался в победе. Там, между
путями, вереницами вагонных составов, железнодорожными зданиями, пакгаузами и
казармами, ворвавшиеся части истребляли красных. Это была последняя и самая
кровавая победа Добровольческой армии.
Полковник Неженцев, краснощекий, моложавый, возбужденный, прыгая через трупы,
подбежал к Корнилову, – блеснув стеклами пенсне, рапортовал:
– Станция Афипская занята, ваше превосходительство.

Корнилов перебил тотчас же с нетерпением:
– Снаряды взяты?

– Так точно, семьсот снарядов и четыре вагона патронов.