Page 57 - Хождение по мукам. Восемнадцатый год

К Рощину подошел долговязый Теплов; левая рука его была на перевязи, на плечи
накинута измятая кавалерийская шинель. Он побрился для праздника и был в отличном
настроении.
– Новости слыхал, Рощин? Немцы и финны не сегодня завтра возьмут Петербург.
Командует Маннергейм – помнишь его? Свитский генерал, молодчина, отчетливый
рубака… В Финляндии всех социалистов вырезал под гребенку. И большевики,
понимаешь, уже драпают из Москвы с чемоданами через Архангельск. Факт, честное
слово… Приехал поручик Седельников из Новочеркасска, рассказывает… Ну, а в
Новочеркасске – елочки точеные – баб шикарных, девчонок! Седельников рассказывает,
на одного – десять… (Он раздвинул худые, согнутые в коленях ноги и захохотал так, что
кадык у него вылез из ворота гимнастерки.)
Рощин не поддержал разговора об «елочках точеных», и Теплов опять свернул на
политические новости, которыми в глуши степей жила армия.
– Оказывается, вся Москва минирована – Кремль, храмы, театры, все лучшие здания,
целые кварталы, – и электрические провода отведены в Сокольники, какая-то там есть
таинственная дача, охраняется днем и ночью чекистами… Мы подходим –
представляешь – бац! Москва взлетает на воздух… (Он наклонился, понизил голос.)
Факт, честное слово. Главнокомандующий принял соответствующие меры: в Москву
посланы особые разведчики – найти эти провода и – когда будем подходить к Москве – не
допустить до взрыва… Но зато уж повешаем! На Красной площади! Елки точеные!
Публично, с барабанным боем.
Рощин поморщился, поднялся:

– Ты бы уж лучше про девочек рассказывал, Теплов.
– А что – не нравится?

– Да, не нравится. – Рощин твердо посмотрел в рыжеватые глупые глаза Теплова.
У того длинный рот углом пополз на сторону.

– То-то, видно, ты забыть не можешь красный паек…
– Что? – Рощин сдвинул брови, придвинулся. – Что ты сказал?

– То сказал, что у нас в полку все говорят… Пора тебе дать отчет, Рощин, по работе в
Красной Армии…

– Мерзавец!
Только то обстоятельство, что у Теплова одна рука была на перевязи и он еще считался
на положении раненого, спасло его от пощечины. Рощин не ударил его. Заведя руку за
спину, он круто повернулся и, весь как деревянный, с поднятыми плечами, пошел между
могил.

Теплов поднакинул сползшую шинель и, обиженно усмехаясь, глядел на его прямую
спину. Подошли корнет фон Мекке и неразлучный с ним веснушчатый юноша с
большими светлыми, мечтательными глазами, – сын табачного фабриканта из
Симферополя, Валерьян Оноли, одетый в поношенную, в бурых пятнах, студенческую
шинель с унтер-офицерскими погонами.

– Что тут у вас произошло – поругались? – резким голосом, как бывает у глуховатых
людей, спросил фон Мекке. Все еще недоумевающий Теплов, дергая себя за висячие
усы, передал весь разговор с подполковником Рощиным.
– Странно, вы все еще удивляетесь, господин штабс-капитан, – скучающе, с
мечтательными глазами, проговорил Оноли. – Мне с первого дня было ясно, что
подполковник Рощин – шпион.
– Брось, Валька. – Фон Мекке мигнул всей левой стороной лица, пораженного
контузией. – Гвоздь в том, что его лично знает генерал Марков. Тут сплеча не руби… Но
я ставлю мой шпалер, что Рощин – большевик, сволочь и дерьмо…