Page 71 - Хождение по мукам. Восемнадцатый год
P. 71

доносят, – в штабе пьянство. Сорокин разогнал комиссаров. А поди, подступись. Сорокин
                – царь и бог в армии, черт его знает, любят за храбрость, – свой человек. А начштаба, ты
                знаешь, кто такой? Беляков, царский полковник… Понял – какой узел? Ну, едем…
                Проскочим, как ты думаешь?



                Начштаба тронул колокольчик, – в дверях отчетливо появился дежурный.
                – Узнайте, в каком состоянии главком, – сказал Беляков, сурово глядя в бумаги.

                – Товарищ Сорокин в столовой. Состояние в полградуса.

                Дежурный ждал, покуда начштаба не усмехнется нехотя, тогда многозначительно
                улыбнулся и он:

                – С ним – Зинка.
                – Хорошо. Ступайте.
                Беляков прошел в отделение службы связи. Просмотрел телефонограммы. Подписал
                четко мелким почерком несколько бумаг и в коридоре у крайней двери задержался на
                секунду. За дверью слышался тихий звон гитарных струн. Начштаба вынул платок, отер
                крепкую красную шею, постучал и, не дожидаясь ответа, вошел.
                Посреди комнаты у стола, покрытого развернутыми газетами и уставленного грязной
                посудой и рюмками, сидел Сорокин, отмахнув широкие рукава черкески. Красивое лицо
                его было все так же мрачно. Прядь темных волос падала на мокрый лоб. Расширенными
                зрачками он уставился на Белякова. Сбоку у него на табуретке сидела Зинка, положив
                ногу на ногу, так что видны были подвязки и кружева, и перебирала струны гитары. Это
                была молоденькая женщина с яркой окраской синих глаз и влажных губ, с тоненьким и
                решительным носиком, со спутанными, высоко поднятыми русыми волосами, и только
                больные складочки у рта, правда – едва приметные, придавали ее нежному лицу
                выражение зверька, умеющего кусаться. По документам она была откуда-то из Омска,
                дочь железнодорожного рабочего, чему, конечно, никто не верил, не верили и в то, что
                ей 18 лет, ни в ее фамилию – Канавина, ни в имя – Зинаида. Но она отлично писала на
                пишмашине, пила водку, играла на гитаре и пела увлекательные романсы. Сорокин
                обещался собственноручно застрелить ее при первой попытке разводить в штабе
                белогвардейскую гниль и плесень. На том и успокоились.

                – Хорош, нечего сказать, – проговорил Беляков, качая головой и на всякий случай
                держась около двери. – В какое ты меня ставишь положение? Являются два явных
                цекиста, грозят митингами, и ты немедленно перекидываешься на их сторону… Чего
                проще, иди к аппарату, телеграфируй в Екатеринодар, – немедленно тебе пришлют
                еврейчика, он тебе сформирует штаб, он с тобой в постели будет спать, ходить с тобой в
                сортир, все мысли твои возьмет под учет. Действительно ужас! У главкома Сорокина
                уклон к диктатуре! Ну и ступай под контроль… А меня уволь… Расстрелять меня ты
                можешь… Но в присутствии подчиненных грозить револьвером я не позволю… Какая же
                после этого дисциплина!.. Черт тебя возьми, в самом деле.

                Продолжая глядеть на начштаба, Сорокин протянул руку, большую и сильную, и,
                промахнувшись, сжал воздух вместо горлышка бутылки. Короткая судорога свела его
                рот, усы взъерошились. Он все же взял бутылку и налил две стопки:
                – Садись пей.

                Беляков покосился на кружево Зинкиных панталон, подошел к столу. Сорокин сказал:
                – Не будь ты умен – быть бы тебе в расходе… Дисциплина… Моя дисциплина – бой. Ну-ка,
                поди кто из вас, – подними массы… А я поведу, и дай срок, – никто не может, один я
                раздавлю белогвардейскую сволочь… Мир содрогнется…
                Ноздри его захватили воздух, багровые жилы запульсировали на висках.

                – Без цекистов и Кубань вычищу, и Дон, и Терек… Мастера они петь в Екатеринодаре,
                комитетчики… Сволочи, трусы… Ну, так что же, – я на коне, в бою, я – диктатор… Я веду
   66   67   68   69   70   71   72   73   74   75   76