Page 69 - Хождение по мукам. Восемнадцатый год

«пролетарцы» будут разбиты – Варнавский полк окажется отрезанным от базы.
Сорокин только секунду сидел на подоконнике. Oн принялся бегать от двери к двери,
задавая короткие вопросы. Ладная шапка волос его разлеталась, когда он стремительно
поворачивался. Солдаты любили его за пылкость и храбрость. Он умел говорить на
митингах. И то и другое в те времена часто заменяло военную науку. Он был из казачьих
офицеров, в чине подъесаула, воевал в армии Юденича в Закавказье. После октябрьского
переворота вернулся на Кубань и у себя, в станице Петропавловской, организовал из
станичников партизанский отряд, с которым удачно дрался при осаде Екатеринодара.
Звезда его быстро всходила. Слава туманила голову. Силы плескались через край, –
хватало времени и воевать, и гулять. К тому же начштаба с особенной заботой окружал
его хорошенькими женщинами и всей подходящей обстановкой для разгула души.
– Что вам ответили в моем штабе? – спросил он, когда Соколовский окончил и судорожно
вытирал лоб грязным комочком платка.
Начштаба сказал поспешно:

– Я ответил, что нами приняты все меры к спасению полка «Пролетарской свободы». Я
ответил, что штаб Варнавского полка вмешивается в распоряжения штаба армии, что
совершенно недопустимо, и кроме того – создается паника, которой нет основания.

– Э, вы, товарищ, не так подходите к этому делу, – неожиданно примиряюще проговорил
Сорокин. – Дисциплина – конечно… Но есть вещи в тысячу раз важнее вашей
дисциплины… Воля масс! Революционный порыв нужно поощрять, хотя бы это шло
вразрез с вашей наукой… Пусть операция Варнавского полка будет бесполезна, пусть
вредна, черт возьми! У нас революция… Запретите им сейчас, они кинутся на митинг, – я
знаю этих горлопанов, опять будут кричать, что я пропиваю армию…
Он отбежал к печке и уже бешено взглянул на Соколовского:

– Подайте рапорт!
Телегин сейчас же вынул бумагу и положил на стол. Главком схватил ее, пробежал
бегающими зрачками и, брызгая пером, начал писать: «Приказываю Варнавскому полку
немедленно выступить в походном порядке и выполнить свой революционный долг».

Начштаба глядел на него с усмешкой, когда же главком протянул ему бумагу, он
отступил, заложив руки за спину:

– Пусть меня предадут суду, но этого приказа я не скреплю…
В ту же минуту Иван Ильич бросился и схватил Сорокина за руку у кисти, не давая ему
поднять револьвер. Соколовский заслонил собою начштаба. Все четверо тяжело дышали.
Сорокин вырвался, сунул револьвер в карман и вышел, бухнув дверью так, что полетела
штукатурка…

Хлопнули двери, затихли бешеные шаги главкома.
Начштаба проговорил примиряюще басовито:

– Могу вас уверить, товарищи: если бы я подписал приказ, несчастье могло бы принять
крупные размеры.

– Какое несчастье? – кашлянув, хриповато спросил Соколовский. Начштаба странно
взглянул на него.
– Вы не догадываетесь, о чем я говорю?

– Нет. – У Соколовского задрожали углы глаз.
– Я говорю о своей армии…

– Что такое?

– Я не имею права раскрывать военные тайны перед комиссаром полка. Не так ли,
товарищ? За это вы первый должны меня расстрелять… Но мы зашли слишком далеко.