Page 23 - Три товарища

— Я знаю один такой бар, — сказал я. — Правда, там очень тихо. Если это вас
устраивает…

— Иногда, пожалуй, устраивает.
Я посмотрел ей в глаза, не сразу поняв, что она имеет в виду. Вообще я не против
иронии — если, конечно, она не в мой адрес. Но теперь совесть моя была почему-то
нечиста.
— Тогда идемте.

Я окликнул кельнера.

— Три двойных коньяка! — заорал этот жалкий неудачник таким голосом, будто хотел
докричаться до посетителя, уже лежавшего в гробу. — Три марки тридцать пфеннигов.

Девушка обернулась ко мне.
— Три коньяка за три минуты! Вот это темп!
— Два были выпиты вчера.

— Нет, каков врун! — прошипела мне вслед пышнотелая дама. Она слишком долго
молчала, и наконец ее прорвало.

Я повернулся к столику и поклонился.

— Благословенного вам Рождества, милые дамы!
Затем я быстро пошел.
— Вы что, поссорились с ними? — спросила девушка уже на улице.

— Да ничего особенного. Просто я обычно произвожу неважное впечатление на хорошо
обеспеченных домохозяек.

— И я тоже, — ответила она.
Я посмотрел на нее. Какое-то существо из другого мира. Я начисто не мог себе
представить, какова она и как живет.
В баре я почувствовал себя более уверенным. Когда мы вошли, бармен Фред стоял за
стойкой и надраивал до блеска конусовидные коньячные рюмки. Он поклонился мне так,
будто увидел меня впервые в жизни и словно не он, а кто-то другой всего лишь
позавчера с трудом дотащил меня до дому. За плечами этого отлично вышколенного
человека был огромный жизненный опыт.
В зале было пусто. Лишь за одним столиком, как почти всегда, сидел Валентин Гаузер.
Мы познакомились на фронте — служили в одной роте. Однажды, преодолев полосу
заградительного огня, он принес мне на передний край письмо — думал, что оно от моей
матери. Он знал, что я очень жду этого письма, — мать должна была лечь на операцию.
Но он ошибся — это была всего лишь реклама подшлемников из какой-то особой ткани.
На обратном пути его ранило в ногу.

Вскоре после войны Валентин получил наследство и начал его методически пропивать.
Он утверждал, что каждодневно обязан отмечать свое счастье: ведь вышел живым из
мясорубки войны. При этом его ничуть не занимало, что война кончилась несколько лет
назад. Он часто повторял, что такое везенье сколько не отмечай — все будет мало. Он
был одним из тех, кто запомнил войну в мельчайших подробностях. Мы, его товарищи, о
многом давно позабыли, он же помнил каждый день, каждый час.
Я сразу заметил, что он уже порядком хлебнул. Всецело поглощенный собой, он с
отсутствующим видом сидел в своем углу.

Я приветственно поднял руку.
— Салют, Валентин!