Page 230 - Три товарища

могильные плиты, я говорил себе, что год назад я был гораздо более одинок, что тогда я
еще не был знаком с Пат, что теперь она есть у меня, пусть не рядом… Но все это не
помогало, — я вдруг совсем расстроился и не знал, что делать. Наконец я решил
заглянуть домой, — узнать, нет ли от нее письма. Это было совершенно бессмысленно:
письма еще не было, да и не могло быть, но все-таки я поднялся к себе.

Уходя, я столкнулся с Орловым. Под его распахнутым пальто был виден смокинг. Он шел
в отель, где служил наемным танцором. Я спросил Орлова, не слыхал ли он что-нибудь о
фрау Хассе.
— Нет, — сказал он. — Здесь она не была. И в полиции не показывалась. Да так оно и
лучше. Пусть не приходит больше…
Мы пошли вместе по улице. На углу стоял грузовик с углем. Подняв капот, шофер
копался в моторе. Потом он сел в кабину. Когда мы поравнялись с машиной, он запустил
мотор и дал сильный газ на холостых оборотах. Орлов вздрогнул. Я посмотрел на него.
Он побледнел как снег.

— Вы больны? — спросил я.
Он улыбнулся побелевшими губами и покачал головой.

— Нет, но я иногда пугаюсь, если неожиданно слышу такой шум. Когда в России
расстреливали моего отца, на улице тоже запустили мотор грузовика, чтобы выстрелы
не были так слышны. Но мы их все равно слышали. — Он опять улыбнулся, точно
извиняясь. — С моей матерью меньше церемонились. Ее расстреляли рано утром в
подвале. Брату и мне удалось ночью бежать. У нас еще были бриллианты. Но брат
замерз по дороге.

— За что расстреляли ваших родителей? — спросил я.

— Отец был до войны командиром казачьего полка, принимавшего участие в подавлении
восстания. Он знал, что все так и будет, и считал это, как говорится, в порядке вещей.
Мать придерживалась другого мнения.

— А вы?
Он устало и неопределенно махнул рукой.

— С тех пор столько произошло…
— Да, — сказал я, — в этом все дело. Больше, чем может переварить человеческий мозг.

Мы подошли к гостинице, в которой он работал. К подъезду подкатил «бьюик». Из него
вышла дама и, заметив Орлова, с радостным возгласом устремилась к нему. Это была
довольно полная элегантная блондинка лет сорока. По ее слегка расплывшемуся,
бездумному лицу было видно, что она никогда не знала ни забот, ни горя.

— Извините, — сказал Орлов, бросив на меня быстрый выразительный взгляд, — дела…
Он поклонился блондинке и поцеловал ей руку.

В баре были Валентин, Кестер, Ленц и Фердинанд Грау. Я подсел к ним и заказал себе
полбутылки рома. Я все еще чувствовал себя отвратительно.
На диване в углу сидел Фердинанд, широкий, массивный, с изнуренным лицом и ясными
голубыми глазами. Он уже успел выпить всего понемногу.
— Ну, мой маленький Робби, — сказал он и хлопнул меня по плечу, — что с тобой
творится?
— Ничего, Фердинанд, — ответил я, — в том-то и вся беда.

— Ничего? — Он внимательно посмотрел на меня, потом снова спросил: — Ничего? Ты
хочешь сказать, ничто! Но Ничто — это уже много! Ничто — это зеркало, в котором
отражается мир.