Page 235 - Три товарища

XXIII
В начале ноября мы продали «ситроен». На вырученные деньги можно было еще
некоторое время содержать мастерскую, но наше положение ухудшалось с каждой
неделей. На зиму владельцы автомобилей ставили свои машины в гаражи, чтобы
экономить на бензине и налогах. Ремонтных работ становилось все меньше. Правда, мы
кое-как перебивались выручкой от такси, но скудного заработка не хватало на троих, и
поэтому я очень обрадовался, когда хозяин «Интернационаля» предложил мне, начиная
с декабря, снова играть у него каждый вечер на пианино. В последнее время ему
повезло: союз скотопромышленников проводил свои еженедельные встречи в одной из
задних комнат «Интернационаля»; примеру скотопромышленников последовали союз
торговцев лошадьми и наконец «Общество борьбы за кремацию во имя общественной
пользы». Таким образом, я мог предоставить такси Ленцу и Кестеру. Меня это вполне
устраивало еще и потому, что по вечерам я часто не знал, куда деваться.

Пат писала регулярно. Я ждал ее писем, но я не мог себе представить, как она живет, и
иногда, в мрачные и слякотные декабрьские дни, когда даже в полдень не бывало по-
настоящему светло, я думал, что она давным-давно ускользнула от меня, что все прошло.
Мне казалось, что со времени нашей разлуки прошла целая вечность, и тогда я не верил,
что Пат вернется. Потом наступали вечера, полные тягостной, дикой тоски, и тут уж
ничего не оставалось — я просиживал ночи напролет в обществе проституток и
скотопромышленников и пил с ними.

Владелец «Интернационаля» получил разрешение не закрывать свое кафе в сочельник.
Холостяки всех союзов устраивали большой вечер. Председатель союза
скотопромышленников, свиноторговец Стефан Григоляйт, пожертвовал для праздника
двух молочных поросят и много свиных ножек. Григоляйт был уже два года вдовцом. Он
отличался мягким и общительным характером; вот ему и захотелось встретить
рождество в приятном обществе.
Хозяин кафе раздобыл четырехметровую ель, которую водрузили около стойки. Роза,
признанный авторитет по части уюта и задушевной атмосферы, взялась украсить дерево.
Ей помогали Марион и Кики, — в силу своих наклонностей он тоже обладал чувством
прекрасного. Они приступили к работе в полдень и навесили на дерево огромное
количество пестрых стеклянных шаров, свечей и золотых пластинок. В конце концов
елка получилась на славу. В знак особого внимания к Григоляйту на ветках было
развешано множество розовых свинок из марципана.

После обеда я прилег и проспал несколько часов. Проснулся я уже затемно и не сразу
сообразил, вечер ли теперь или утро. Мне что-то снилось, но я не мог вспомнить, что.
Сон унес меня куда-то далеко, и мне казалось, что я еще слышу, как за мной
захлопывается черная дверь. Потом я услышал стук.
— Кто там? — откликнулся я.

— Я, господин Локамп.
Я узнал голос фрау Залевски.

— Войдите, — сказал я. — Дверь открыта.

Скрипнула дверь, и я увидел фигуру фрау Залевски, освещенную желтым светом,
лившимся из коридора.
— Пришла фрау Хассе, — прошептала она. — Пойдемте скорее. Я не могу ей сказать это.

Я не пошевелился. Нужно было сперва прийти в себя.
— Пошлите ее в полицию, — сказал я, подумав.

— Господин Локамп! — Фрау Залевски заломила руки. — Никого нет, кроме вас. Вы
должны мне помочь. Ведь вы же христианин!

В светлом прямоугольнике двери она казалась черной, пляшущей тенью.