Page 279 - Три товарища

пренебрежением к смерти. Впрочем, в конечном счете это все, что им остается.
Да, подумал я, в конце концов всем нам тоже не остается ничего другого.

— Ну что — попробуем? — спросил Антонио и воткнул палки в снег.
— Давайте!

Он показал мне, как закреплять лыжи и как сохранять на них равновесие. Это было
нетрудно. Сначала я довольно много падал, но постепенно стал привыкать, и дело пошло
на лад.
Через час катанье окончилось.

— Хватит, — сказал Антонио. — Вечером у вас будут ныть все мускулы.
Я отстегнул лыжи и почувствовал сильную пульсацию собственной крови.

— Хорошо, что мы с вами побыли на воздухе, Антонио, — сказал я.
Он кивнул.

— Это мы можем проделывать каждое утро. И, кстати, тогда в голову приходят совсем
иные мысли.

— А не зайти ли нам куда-нибудь выпить? — спросил я.
— Это можно. Зайдем к Форстеру — опрокинем по рюмочке «дюбоне».

Мы выпили «дюбоне» и поднялись наверх, в санаторий. В конторе секретарша сказала
мне, что приходил письмоносец и передал, чтобы я зашел на почту за денежным
переводом. Я посмотрел на часы. Времени оставалось достаточно, и я вернулся в
деревню. На почте мне вручили две тысячи марок и письмо от Кестера. Он просил меня
ни о чем не беспокоиться, сообщал, что у него есть еще деньги, которые он вышлет мне
по первому требованию.
С удивлением я посмотрел на банкноты. Где же Отто мог раздобыть деньги? Ведь я
хорошо знал все источники наших доходов. И вдруг меня осенило: мысленно я увидел
перед собой гонщика-любителя Больвиса, фабриканта готовой одежды, вспомнил, как
плотоядно он поглаживал нашего «Карла», стоявшего перед баром в вечер, когда он
проиграл пари, вспомнил, как он сказал: «Эту машину я готов купить в любое время…»
Какой ужас! Значит, Кестер продал «Карла». Вот откуда вдруг такие деньги! Отто
продал «Карла», о котором как-то сказал, что лучше бы ему лишиться руки, чем этой
машины. Значит, «Карла» больше нет, значит, теперь он в пухлых руках фабриканта
костюмов, а Отто, чье ухо узнавало этот автомобиль за километры, теперь будет
прислушиваться к его завыванию на какой-нибудь дальней улице, словно к жалобному
вою брошенной собаки.
Я спрятал письмо и небольшой пакет с ампулами морфия. В растерянности я еще
немного постоял перед почтовым окошком. Охотнее всего я бы тут же отправил деньги
обратно, но сделать этого не мог — они были нам абсолютно необходимы. Я разгладил
кредитки и положил их в карман. Затем я вышел. Черт возьми, подумал я, теперь я буду
обходить каждый автомобиль стороной. На машины мы вообще смотрели как на друзей,
но «Карл» значил для нас гораздо больше. Он был нам настоящим товарищем — этот
«призрак шоссейных дорог». Нам надо было быть вместе. «Карлу» и Кестеру, «Карлу» и
Ленцу, «Карлу» и Пат…
Яростно и беспомощно я стучал ботинками о ступеньки, сбивая с них снег. Ленца убили.
«Карл» ушел. А Пат? Невидящими глазами я уставился в небо, в это серое и бескрайнее
небо какого-то безумного Бога, который ради собственной забавы выдумал жизнь и
умирание.
Во второй половине дня ветер переменился. Небо прояснилось, воздух стал холодней, и к
вечеру Пат почувствовала себя лучше. Утром ей позволили встать, а через несколько
дней, когда уезжал Рот — тот самый, который исцелился, — она вместе со всеми
отправилась провожать его на вокзал.