Page 282 - Три товарища

На моем лице отразилось опасение.
— Робби, — сказала Пат, — когда тебя здесь не было, я строго соблюдала все, что мне
предписывалось. От перепуга стала совсем паинькой. Но все оказалось впустую. Мне
стало хуже. Не перебивай меня — заранее знаю, что ты скажешь. И так же знаю, что
поставлено на карту. Но в оставшееся мне время, когда ты рядом, разреши мне делать
все, что я захочу.
Пурпуровый свет заката окрасил ее лицо. Глаза смотрели серьезно, спокойно и очень
нежно. О чем мы говорим? — подумал я и почувствовал сухость во рту. Разве можно вот
так стоять и говорить о том, что никогда не должно, не смеет произойти?! А ведь именно
Пат произносит все эти слова, произносит их невозмутимо, беспечально, словно ничего
уже поделать нельзя, словно нет хотя бы самого крохотного остатка обманчивой
надежды. Вот рядом со мной стоит Пат, почти ребенок, которого я обязан оберегать. И
вдруг она сама отходит от меня далеко-далеко, породнившись с тем безымянным, что
таится за гранью бытия, и покорившись ему.

— Очень прошу, пожалуйста, не говори так, — пробормотал я наконец. — Я просто
подумал, не посоветоваться ли нам сначала с врачом.
— Ни с кем мы с тобой советоваться не будем, ни с кем! — Она вскинула свою красивую
маленькую головку. На меня смотрели любимые глаза. — Больше ничего не хочу знать.
Хочу только одного — быть счастливой.

Вечером в коридорах санатория слышались шушуканье, беготня. Пришел Антонио и
вручил Пат приглашение на вечеринку, которую устраивал у себя в комнате какой-то
русский.

— А разве я могу так просто, за здорово живешь, пойти с тобой? — спросил я.
— Это здесь-то! Конечно, можешь.

— Здесь можно делать многое, чего вообще делать нельзя, — сказал Антонио.

Русский оказался смуглолицым пожилым человеком. Он занимал две комнаты,
устланные множеством ковров. На комоде стояли бутылки с водкой. В комнатах,
освещенных только свечами, был полумрак. Среди гостей выделялась очень красивая
молодая испанка. Выяснилось, что празднуется ее день рождения. От мерцания свечей
создавалось какое-то особенное настроение. Сумрачные комнаты, где собралось некое
братство людей, объединенных общей судьбой, чем-то напоминали мне фронтовой
блиндаж.
— Что желаете пить? — спросил меня русский. Его низкий голос звучал очень тепло.

— Что найдется, то и выпью.
Он принес бутылку коньяку и графин с водкой.

— Вы здоровы? — спросил он.
— Да, — смущенно ответил я.

Он предложил мне папиросу. Мы выпили.
— Видимо, здесь многое кажется вам странным, правда? — заметил он.

— Не сказал бы, — ответил я. — Я вообще не очень-то привык к нормальной жизни.
— Да, — сказал он и, сощурив глаза, посмотрел на испанку. — Здесь, в горах, свой
особый мир. Он изменяет людей.
Я кивнул.

— И болезнь здесь особая, — задумчиво добавил он, — От нее как-то оживляешься. А
иногда даже становишься лучше. Какая-то мистическая болезнь. Она расплавляет
шлаки и выводит их.