Page 18 - Мы

18

Снова медленный, тяжкий жест – и на ступеньках Куба второй поэт. Я даже привстал:
быть не может! Нет, его толстые, негрские губы, это он… Отчего же он не сказал заранее,
что ему предстоит высокое… Губы у него трясутся, серые. Я понимаю: пред лицом
Благодетеля, пред лицом всего сонма Хранителей – но все же: так волноваться…
Резкие, быстрые – острым топором – хореи. О неслыханном преступлении:
о кощунственных стихах, где Благодетель именовался… нет, у меня не поднимается рука
повторить.
R-13, бледный, ни на кого не глядя (не ждал от него этой застенчивости), – спустился,
сел. На один мельчайший дифференциал секунды мне мелькнуло рядом с ним чье-то лицо –
острый, черный треугольник – и тотчас же стерлось: мои глаза – тысячи глаз – туда, наверх,
к Машине. Там – третий чугунный жест нечеловеческой руки. И, колеблемый невидимым
ветром, – преступник идет, медленно, ступень – еще – и вот шаг, последний в его жизни –
и он лицом к небу, с запрокинутой назад головой – на последнем своем ложе.
Тяжкий, каменный, как судьба, Благодетель обошел Машину кругом, положил на рычаг
огромную руку… Ни шороха, ни дыхания: все глаза – на этой руке. Какой это, должно быть,
огненный, захватывающий вихрь – быть орудием, быть равнодействующей сотен тысяч
вольт. Какой великий удел!
Неизмеримая секунда. Рука, включая ток, опустилась. Сверкнуло нестерпимо-острое
лезвие луча – как дрожь, еле слышный треск в трубках Машины. Распростертое тело –
все в легкой, светящейся дымке – и вот на глазах тает, тает, растворяется с ужасающей
быстротой. И – ничего: только лужа химически чистой воды, еще минуту назад буйно
и красно бившая в сердце…
Все это было просто, все это знал каждый из нас: да, диссоциация материи, да,
расщепление атомов человеческого тела. И тем не менее это всякий раз было – как чудо,
это было – как знамение нечеловеческой мощи Благодетеля.
Наверху, перед Ним – разгоревшиеся лица десяти женских нумеров, полуоткрытые
4
от волнения губы, колеблемые ветром цветы.
По старому обычаю – десять женщин увенчивали цветами еще не высохшую от брызг
юнифу Благодетеля. Величественным шагом первосвященника Он медленно спускается
вниз, медленно проходит между трибун – и вслед Ему поднятые вверх нежные белые ветви
женских рук и единомиллионная буря кликов. И затем такие же клики в честь сонма
Хранителей, незримо присутствующих где-то здесь же, в наших рядах. Кто знает: может
быть, именно их, Хранителей, провидела фантазия древнего человека, создавая своих
нежно-грозных «архангелов», приставленных от рождения к каждому человеку.
Да, что-то от древних религий, что-то очищающее, как гроза и буря – было во всем
торжестве. Вы, кому придется читать это, – знакомы ли вам такие минуты? Мне жаль вас,
если вы их не знаете…

Запись 10‑ я
Конспект:
Письмо. Мембрана. Лохматый я

Вчерашний день был для меня той самой бумагой, через которую химики фильтруют
свои растворы: все взвешенные частицы, все лишнее остается на этой бумаге. И утром я
спустился вниз начисто отдистиллированный, прозрачный.
Внизу, в вестибюле, за столиком, контролерша, поглядывая на часы, записывала
нумера входящих. Ее имя – Ю… впрочем, лучше не назову ее цифр, потому что боюсь,

4 Конечно, из Ботанического Музея. Я лично не вижу в цветах ничего красивого – как и во всем,
что принадлежит к дикому миру, давно изгнанному зa Зеленую Стену. Красиво только разумное и полезное:
машины, сапоги, формулы, пища и проч.