Page 16 - Мы

16

3
Законоучителя. Законоучитель у нас был громогласен необычайно – так и дуло ветром
из громкоговорителя, – а мы, дети, во весь голос орали за ним тексты. И как отчаянный R-13
напихал ему однажды в рупор жеваной бумаги: что ни текст – то выстрел жеваной бумагой.
R, конечно, был наказан, то, что он сделал, было, конечно, скверно, но сейчас мы хохотали –
весь наш треугольник, – и, сознаюсь, я тоже.
– А что, если бы он был живой – как у древних, а? Вот бы – «б» – фонтан из толстых,
шлепающих губ…
Солнце – сквозь потолок, стены; солнце сверху, с боков, отраженное – снизу. О –
на коленях у R-13, и крошечные капельки солнца у ней в синих глазах. Я как-то угрелся,
отошел; заглох, не шевелился…
– Ну, а как же ваш «Интеграл»? Планетных-то жителей просвещать скоро полетим, а?
Ну, гоните, гоните! А то мы, поэты, столько вам настрочим, что и вашему «Интегралу»
не поднять. Каждый день от 8 до 11… – R мотнул головой, почесал в затылке: затылок
у него – это какой-то четырехугольный, привязанный сзади чемоданчик (вспомнилась
старинная картина – «в карете»).
Я оживился:
– А, вы тоже пишете для «Интеграла»? Ну, а скажите, о чем? Ну вот хоть, например,
сегодня.
– Сегодня – ни о чем. Другим занят был… – «б» брызнуло прямо в меня.
– Чем другим?
R сморщился:
– Чем-чем! Ну, если угодно – приговором. Приговор поэтизировал. Один идиот,
из наших же поэтов… Два года сидел рядом, как будто ничего. И вдруг – на тебе: «Я, –
говорит, – гений, гений – выше закона». И такое наляпал… Ну, да что… Эх!
Толстые губы висели, лак в глазах съело. R-13 вскочил, повернулся, уставился куда-то
сквозь стену. Я смотрел на его крепко запертый чемоданчик и думал: что он сейчас там
перебирает – у себя в чемоданчике?
Минута неловкого асимметричного молчания. Мне было неясно, в чем дело, но тут
было что-то.
– К счастью, допотопные времена всевозможных шекспиров и достоевских – или как их
там – прошли, – нарочно громко сказал я.
R повернулся лицом. Слова по-прежнему брызгали, хлестали из него, но мне
показалось – веселого лака в глазах уже не было.
– Да, милейший математик, к счастью, к счастью, к счастью! Мы – счастливейшее
среднее арифметическое… Как это у вас говорится: проинтегрировать от нуля
до бесконечности – от кретина до Шекспира… Так!
Не знаю почему – как будто это было совершенно некстати – мне вспомнилась та,
ее тон, протягивалась какая-то тончайшая нить между нею и R. (Какая?) Опять заворочался.
Я раскрыл бляху: 25 минут 17‑ го. У них на розовый талон оставалось 45 минут.
– Ну, мне пора… – и я поцеловал О, пожал руку R, пошел к лифту.
На проспекте, уже перейдя на другую сторону, оглянулся: в светлой, насквозь
просолнеченной стеклянной глыбе дома – тут, там были серо-голубые, непрозрачные клетки
спущенных штор – клетки ритмичного тэйлоризованного счастья. В седьмом этаже я нашел
глазами клетку R-13: он уже опустил шторы.
Милая О… Милый R… В нем есть тоже (не знаю, почему «тоже», – но пусть пишется,
как пишется) – в нем есть тоже что-то, не совсем мне ясное. И все-таки я, он и О –
мы треугольник, пусть даже и неравнобедренный, а все-таки треугольник. Мы, если говорить
языком наших предков (быть может, вам, планетные мои читатели, этот язык – понятней),
мы – семья. И так хорошо иногда хоть ненадолго отдохнуть, в простой, крепкий треугольник

3 Разумеется, речь идет не о «Законе Божьем» древних, а о законе Единого Государства.