Page 60 - Мы

60

Она медленно поднимала вверх, к свету, мою руку – мою волосатую руку, которую я
так ненавидел. Я хотел выдернуть, но она держала крепко.
– Твоя рука… Ведь ты не знаешь – и немногие это знают, что женщинам отсюда,
из города, случалось любить тех. И в тебе, наверное, есть несколько капель солнечной,
лесной крови. Может быть, потому я тебя и –
Пауза – и как странно: от паузы, от пустоты, от ничего – так несется сердце. И я кричу:
– Ага! Ты еще не уйдешь! Ты не уйдешь – пока мне не расскажешь о них – потому что
ты любишь… их, а я даже не знаю, кто они, откуда они. Кто они? Половина, какую мы
потеряли, Н2 и О – а чтобы получилось Н2 О – ручьи, моря, водопады, волны, бури – нужно,
чтобы половины соединились…
Я отчетливо помню каждое ее движение. Я помню, как она взяла со стола мой
стеклянный треугольник и все время, пока я говорил, прижимала его острым ребром
к щеке – на щеке выступал белый рубец, потом наливался розовым, исчезал. И удивительно:
я не могу вспомнить ее слов – особенно вначале, – и только какие-то отдельные образы,
цвета.
Знаю: сперва это было о Двухсотлетней Войне. И вот – красное на зелени трав,
на темных глинах, на синеве снегов – красные, непросыхающие лужи. Потом желтые,
сожженные солнцем травы, голые, желтые, всклокоченные люди – и всклокоченные собаки –
рядом, возле распухшей падали, собачьей или, может быть, человечьей… Это, конечно, –
за стенами: потому что город – уже победил, в городе уже наша теперешняя – нефтяная
пища.
И почти с неба донизу – черные, тяжелые складки, и складки колышутся: над лесами,
над деревнями медленные столбы, дым. Глухой вой: гонят в город черные бесконечные
вереницы, чтобы силою спасти их и научить счастью.
– Ты все это почти знал?
– Да, почти.
– Но ты не знал и только немногие знали, что небольшая часть их все же уцелела
и осталась жить там, за Стенами. Голые – они ушли в леса. Они учились там у деревьев,
зверей, птиц, цветов, солнца. Они обросли шерстью, но зато под шерстью сберегли горячую,
красную кровь. С вами хуже: вы обросли цифрами, по вас цифры ползают, как вши. Надо
с вас содрать все и выгнать голыми в леса. Пусть научатся дрожать от страха, от радости,
от бешеного гнева, от холода, пусть молятся огню. И мы, Мефи, – мы хотим…
– Нет, подожди – а «Мефи»? Что такое «Мефи»?
– Мефи? Это – древнее имя, это – тот, который… Ты помнишь: там, на камне –
изображен юноша… Или нет: я лучше на твоем языке, так ты скорее поймешь. Вот: две силы
в мире – энтропия и энергия. Одна – к блаженному покою, к счастливому равновесию;
другая – к разрушению равновесия, к мучительно-бесконечному движению. Энтропии –
наши или, вернее, – ваши предки, христиане, поклонялись как Богу. А мы,
антихристиане, мы…
И вот момент – чуть слышный, шепотом, стук в дверь – и в комнату вскочил тот самый
сплюснутый, с нахлобученным на глаза лбом, какой не раз приносил мне записки от I.
Он подбежал к нам, остановился, сопел – как воздушный насос – и не мог сказать
ни слова: должно быть, бежал во всю мочь.
– Да ну же! Что случилось? – схватила его за руку I.
– Идут – сюда… – пропыхтел наконец насос. – Стража… и с ними этот – ну, как это…
вроде горбатенького…
– S?
– Ну да! Рядом – в доме. Сейчас будут здесь. Скорее, скорее!
– Пустое! Успеется… – смеялась, в глазах – искры, веселые языки.
Это – или нелепое, безрассудное мужество – или тут было что-то еще непонятное мне.
– I, ради Благодетеля! Пойми же – ведь это…
– Ради Благодетеля, – острый треугольник – улыбка.