Page 62 - Мы

62

как и о всем происходящем, никто не говорит (воспитательное влияние невидимо
присутствующих в нашей среде Хранителей). Разговоры – главным образом о быстром
падении барометра и о перемене погоды.

Запись 29‑ я
Конспект:
Нити на лице. Ростки. Противоестественная компрессия

Странно: барометр идет вниз, а ветра все еще нет, тишина. Там, наверху,
уже началось – еще неслышная нам – буря. Во весь дух несутся тучи. Их пока мало –
отдельные зубчатые обломки. И так: будто наверху уже низринут какой-то город, и летят
вниз куски стен и башен, растут на глазах с ужасающей быстротой – все ближе, – но еще дни
им лететь сквозь голубую бесконечность, пока не рухнут на дно, к нам, вниз.
Внизу – тишина. В воздухе – тонкие, непонятные, почти невидимые нити. Их каждую
осень приносит оттуда, из-за Стены. Медленно плывут – и вдруг вы чувствуете: что-то
постороннее, невидимое у вас на лице, вы хотите смахнуть – и нет: не можете, никак
не отделаться…
Особенно много этих нитей – если идти около Зеленой Стены, где я шел сегодня утром:
I назначила мне увидеться с нею в Древнем Доме – в той, нашей, «квартире».
Я уже миновал громаду Древнего Дома, когда сзади услышал чьи-то мелкие,
торопливые шаги, частое дыхание. Оглянулся – и увидал: меня догоняла О.
Вся она была как-то по-особенному, законченно, упруго кругла. Руки, и чаши грудей,
и все ее тело, такое мне знакомое, круглилось и натягивало юнифу: вот сейчас прорвет
тонкую материю – и наружу, на солнце, на свет. Мне представляется: там, в зеленых дебрях,
весною так же упрямо пробиваются сквозь землю ростки – чтобы скорее выбросить ветки,
листья, скорее цвести.
Несколько секунд она молчала, сине сияла мне в лицо.
– Я видела вас – тогда, в День Единогласия.
– Я тоже вас видел… – И сейчас же мне вспомнилось, как она стояла внизу, в узком
проходе, прижавшись к стене и закрыв живот руками. Я невольно посмотрел на ее круглый
под юнифой живот.
Она, очевидно, заметила – вся стала кругло-розовая, и розовая улыбка.
– Я так счастлива – так счастлива… Я полна – понимаете: вровень с краями. И вот –
хожу и ничего не слышу, что кругом, а все слушаю внутри, в себе…
Я молчал. На лице у меня – что-то постороннее, оно мешало – и я никак не мог от этого
освободиться. И вдруг неожиданно, еще синее сияя, она схватила мою руку – и у себя
на руке я почувствовал ее губы… Это – первый раз в моей жизни. Это была какая-то
неведомая мне до сих пор древняя ласка, и от нее – такой стыд и боль, что я (пожалуй, даже
грубо) выдернул руку.
– Слушайте – вы с ума сошли! И не столько это – вообще вы… Чему вы радуетесь?
Неужели вы можете забыть о том, что вас ждет? Не сейчас – так все равно через месяц, через
два месяца…
Она – потухла; все круги – сразу прогнулись, покоробились. А у меня в сердце –
неприятная, даже болезненная компрессия, связанная с ощущением жалости (сердце – не что
иное, как идеальный насос; компрессия, сжатие – засасывание насосом жидкости – есть
технический абсурд; отсюда ясно: насколько в сущности абсурдны, противоестественны,
болезненны все «любви», «жалости» и все прочее, вызывающее такую компрессию).
Тишина. Мутно-зеленое стекло Стены – слева. Темно-красная громада – впереди. И эти
два цвета, слагаясь, дали во мне в виде равнодействующей – как мне кажется, блестящую
идею.
– Стойте! Я знаю, как спасти вас. Я избавлю вас от этого: увидать своего ребенка –
и затем умереть. Вы сможете выкормить его – понимаете – вы будете следить, как он у вас