Page 64 - Мы

64

– Милый мой: ты – математик. Даже – больше: ты философ – от математики. Так вот:
назови мне последнее число.
– То есть? Я… я не понимаю: какое – последнее?
– Ну – последнее, верхнее, самое большое.
– Но, I, – это же нелепо. Раз число чисел – бесконечно, какое же ты хочешь последнее?
– А какую же ты хочешь последнюю революцию? Последней – нет, революции –
бесконечны. Последняя – это для детей: детей бесконечность пугает, а необходимо – чтобы
дети спокойно спали по ночам…
– Но какой смысл – какой же смысл во всем этом – ради Благодетеля? Какой смысл,
раз все уже счастливы?
– Положим… Ну хорошо: пусть даже так. А что дальше?
– Смешно! Совершенно ребяческий вопрос. Расскажи что-нибудь детям – все до конца,
а они все-таки непременно спросят: а дальше, а зачем?
– Дети – единственно смелые философы. И смелые философы – непременно дети.
Именно так, как дети, всегда и надо: а что дальше?
– Ничего нет дальше! Точка. Во всей вселенной – равномерно, повсюду – разлито…
– Ага: равномерно, повсюду! Вот тут она самая и есть – энтропия, психологическая
энтропия. Тебе, математику, – разве не ясно, что только разности – разности – температур,
только тепловые контрасты – только в них жизнь. А если всюду, по всей вселенной,
одинаково теплые – или одинаково прохладные тела… Их надо столкнуть – чтобы огонь,
взрыв, геенна. И мы – столкнем.
– Но, I, – пойми же, пойми: наши предки – во время Двухсотлетней Войны – именно
это и сделали…
– О, и они были правы – тысячу раз правы. У них только одна ошибка: позже они
уверовали, что они есть последнее число – какого нет в природе, нет. Их ошибка – ошибка
Галилея: он был прав, что земля движется вокруг солнца, но он не знал, что вся солнечная
система движется еще вокруг какого-то центра, он не знал, что настоящая, не относительная,
орбита земли – вовсе не наивный круг…
– А вы?
– А мы – пока знаем, что нет последнего числа. Может быть, забудем. Нет: даже
наверное – забудем, когда состаримся – как неминуемо старится все. И тогда мы – тоже
неизбежно вниз – как осенью листья с дерева – как послезавтра вы… Нет, нет, милый, –
не ты. Ты же – с нами, ты – с нами!
Разгоревшаяся, вихревая, сверкучая – я никогда еще не видел ее такой – она обняла
меня собою, вся. Я исчез…
Последнее – глядя прочно, твердо в глаза мне:
– Так помни же: в двенадцать.
И я сказал:
– Да, я помню.
Ушла. Я один – среди буйного, разноголосого гама – синих, красных, зеленых,
бронзово-желтых, оранжевых…
Да, в 12… – и вдруг нелепое ощущение чего-то постороннего, осевшего на лицо – чего
никак не смахнуть. Вдруг – вчерашнее утро, Ю – и то, что она кричала тогда в лицо I…
Почему? Что за абсурд?
Я поторопился выйти наружу – и скорее домой, домой…
Где-то сзади я слышал пронзительный писк птиц над Стеной. А впереди, в закатном
солнце – из малинового кристаллизованного огня – шары куполов, огромные пылающие
кубы-дома, застывшей молнией в небе – шпиц аккумуляторной башни. И все это – всю эту
безукоризненную, геометрическую красоту – я должен буду сам, своими руками…
Неужели – никакого выхода, никакого пути?
Мимо какого-то аудиториума (нумер его не помню). Внутри – грудой сложены скамьи;
посредине – столы, покрытые простынями из белоснежного стекла; на белом – пятно розовой