Page 55 - Мы

55

моим ангелом-хранителем, сколько раз он спасал меня, и смело подошел, протянул руку,
сорвал листок.
S оборотился, быстро-быстро буравчики в меня, на дно, что-то достал оттуда. Потом
поднял вверх левую бровь, бровью подмигнул на стену, где висело «Мефи». И мне мелькнул
хвостик его улыбки – к моему удивлению, как будто даже веселой. А впрочем, чего же
удивляться. Томительной, медленно подымающейся температуре инкубационного периода
врач всегда предпочтет сыпь и сорокаградусный жар: тут уж, по крайней мере, ясно,
что за болезнь. «Мефи», высыпавшее сегодня на стенах, – это сыпь. Я понимаю его
5
улыбку…
Спуск в подземку – и под ногами, на непорочном стекле ступеней – опять белый
листок: «Мефи». И на стене внизу, на скамейке, на зеркале в вагоне (видимо, наклеено
наспех – небрежно, криво) – везде та же самая белая, жуткая сыпь.
В тишине – явственное жужжание колес, как шум воспаленной крови. Кого-то тронули
за плечо – он вздрогнул, уронил сверток с бумагами. И слева от меня – другой: читает
в газете все одну и ту же, одну и ту же, одну и ту же строчку, и газета еле заметно дрожит.
И я чувствую, как всюду – в колесах, руках, газетах, ресницах – пульс все чаще и, может
быть, сегодня, когда я с I попаду туда, – будет 39, 40, 41 градус – отмеченные на термометре
черной чертой…
На эллинге – такая же, жужжащая далеким, невидимым пропеллером тишина. Станки
молча, насупившись стоят. И только краны, чуть слышно, будто на цыпочках, скользят,
нагибаются, хватают клешнями голубые глыбы замороженного воздуха и грузят их
в бортовые цистерны «Интеграла»: мы уже готовим его к пробному полету.
– Ну что: в неделю кончим погрузку?
Это я Второму Строителю. Лицо у него – фаянс, расписанный сладко-голубыми,
нежно-розовыми цветочками (глаза, губы), но они сегодня какие-то линялые, смытые.
Мы считаем вслух, но я вдруг обрубил на полуслове и стою, разинув рот: высоко
под куполом на поднятой краном голубой глыбе – чуть заметный белый квадратик –
наклеена бумажка. И меня всего трясет – может быть, от смеха, – да, я сам слышу, как я
смеюсь (знаете ли вы это, когда вы сами слышите свой смех?).
– Нет, слушайте… – говорю я. – Представьте, что вы на древнем аэроплане, альтиметр
пять тысяч метров, сломалось крыло, вы турманом вниз, и по дороге высчитываете:
«Завтра – от двенадцати до двух… от двух до шести… в 6 обед…» Ну не смешно ли? А ведь
мы сейчас – именно так!
Голубые цветочки шевелятся, таращатся. Что, если б я был стеклянный и не видел,
что через каких-нибудь 3–4 часа…

Запись 27‑ я
Конспект:
Никакого конспекта – нельзя

Я один в бесконечных коридорах – тех самых. Немое бетонное небо. Где-то капает
о камень вода. Знакомая, тяжелая, непрозрачная дверь – и оттуда глухой гул.
Она сказала, что выйдет ко мне ровно в 16. Но вот уже прошло после 16 пять минут,
десять, пятнадцать: никого.
На секунду прежний я, которому страшно, если откроется эта дверь. Еще последние
пять минут, и если она не выйдет –
Где-то капает о камень вода. Никого. Я с тоскливой радостью чувствую: спасен.
Медленно иду по коридору, назад. Дрожащий пунктир лампочек на потолке все тусклее,

5 Должен сознаться, что точное решение этой улыбки я нашел только через много дней, доверху набитых
событиями самыми странными и неожиданными.