Page 67 - Мы

67

костяная, прямая, твердая, – утвердив на руке правую щеку. Должно быть, ждала уже давно:
потому что когда вскочила навстречу мне – на щеке у ней так и остались пять ямок
от пальцев.
Одну секунду во мне – то самое несчастное утро, и вот здесь же, возле стола –
она рядом с I, разъяренная… Но только секунду – и сейчас же смыто сегодняшним солнцем.
Так бывает, если в яркий день вы, входя в комнату, по рассеянности повернули
выключатель – лампочка загорелась, но как будто ее и нет – такая смешная, бедная,
ненужная…
Я, не задумываясь, протянул ей руку, я простил все – она схватила мои обе, крепко,
колюче стиснула их и, взволнованно вздрагивая свисающими, как древние украшения,
щеками, – сказала:
– Я ждала… я только на минуту… я только хотела сказать: как я счастлива, как я рада
за вас! Вы понимаете: завтра-послезавтра – вы совершенно здоровы, вы заново – родились…
Я увидел на столе листок – последние две страницы вчерашней моей записи:
как оставил их там с вечера – так и лежали. Если бы она видела, что я писал там… Впрочем,
все равно: теперь это – только история, теперь это – до смешного далекое, как сквозь
перевернутый бинокль…
– Да, – сказал я, – и знаете: вот я сейчас шел по проспекту, и впереди меня человек,
и от него – тень на мостовой. И понимаете: тень светится. И мне кажется – ну вот я уверен –
завтра совсем не будет теней, ни от одного человека, ни от одной вещи, солнце –
сквозь все…
Она – нежно и строго:
– Вы – фантазер! Детям у меня в школе – я бы не позволила говорить так…
И что-то о детях, и как она их всех сразу, гуртом, повела на Операцию, и как их там
пришлось связать, и о том, что «любить – нужно беспощадно, да, беспощадно», и что она,
кажется, наконец решится…
Оправила между колен серо-голубую ткань, молча, быстро – обклеила всего меня
улыбкой, ушла.
И – к счастью, солнце сегодня еще не остановилось, солнце бежало, и вот уже 16,
я стучу в дверь – сердце стучит…
– Войдите!
На пол – возле ее кресла, обняв ее ноги, закинув голову вверх, смотреть в глаза –
поочередно, в один и в другой – и в каждом видеть себя – в чудесном плену…
А там, за стеною, буря, там – тучи все чугуннее: пусть! В голове – тесно, буйные –
через край – слова, и я вслух вместе с солнцем лечу куда-то… нет, теперь мы уже знаем
куда – и за мною планеты – планеты, брызжущие пламенем и населенные огненными,
поющими цветами, – и планеты немые, синие, где разумные камни объединены
в организованные общества, – планеты, достигшие, как наша земля, вершины абсолютного,
стопроцентного счастья…
И вдруг – сверху:
– А ты не думаешь, что вершина – это именно объединенные в организованное
общество камни?
И все острее, все темнее треугольник:
– А счастье… Что же? Ведь желания – мучительны, не так ли? И ясно: счастье – когда
нет уже никаких желаний, нет ни одного… Какая ошибка, какой нелепый предрассудок,
что мы до сих пор перед счастьем – ставили знак плюс, перед абсолютным счастьем –
конечно, минус – божественный минус.
Я – помню – растерянно пробормотал:
– Абсолютный минус – двести семьдесят три градуса…
– Минус двести семьдесят три – именно. Немного прохладно, но разве это-то самое
и не доказывает, что мы – на вершине.
Как тогда, давно – она говорила как-то за меня, мною – развертывала до конца мои