Page 281 - Архипелаг ГУЛаг

каждую доску вагона: не управились ли её уже выпилить? А на некоторых остановках
распахивается дверь вагона. Свет фонарей или даже луч прожектора: «Проверка!» Это
значит: вспрыгивай на ноги и будь готов, куда покажут— в левую или в правую сторону
всем перебегать. Вскочили внутрь конвоиры с молотками (а другие с автоматами ощерились
полукругом извне) и показали: налево! Значит, левые на местах, правые быстро перебегай
туда же, как блошки, друг через друга, куда попало. Кто не проворен, кто зазевался—тех
молотками по бокам, по спине, бодрости поддать! Вот конвойные сапоги уже топчут ваше
нищенское ложе, расшвыривают ваши шмотки, светят и простукивают молотками — нет ли
где пропила. Нет. Тогда конвойные становятся посредине и начинают со счётом пропускать
вас слева направо: «Первый!.. Второй!.. Третий!..» Довольно было бы просто считать, просто
взмахивать пальцем, но так бы страху не было, а наглядней, безошибочней, бодрей и
быстрей — отстукивать этот счёт всё тем же молотком по вашим бокам, плечам, головам,
куда придётся. Пересчитали, сорок. Теперь ещё расшвырять, осветить и простучать левую
сторону. Всё, ушли, вагон заперт. До следующей остановки можете спать. (Нельзя сказать,
чтобы беспокойство конвоя было совсем пустым — из красных вагонов бегут, умеючи. Вот
простукивают доску — а её уже перепиливать начали. Или вдруг утром при раздаче баланды
видит конвой: среди небритых лиц несколько бритых. И с автоматами окружают вагон:
«Сдать ножи!» А это мелкое пижонство блатных и приблатнённых: им «надоело» быть
небритыми, и вот теперь приходится сдать мойку — бритву.)
От других беспересадочных поездов дальнего следования красный эшелон отличается
тем, что севший в него ещё не знает — вылезет ли. Когда в Соликамске разгружали эшелон
из ленинградских тюрем (1942) — вся насыпь была уложена трупами, лишь немногие
доехали живыми. Зимами 1944/45 и 1945/46 годов в посёлок Железнодорожный
(Княж–Погост), как и во все главные узлы Севера, от Ижмы до Воркуты, арестантские
эшелоны с освобождённых территорий — то прибалтийский, то польский, то немецкий, то
наши из Европы — шли без печек и приходили, везя при себе вагон или два трупов. Но это
значит, в пути аккуратно отбирались трупы из живых вагонов в мертвецкие. Так было не
всегда. На станции Сухобезводная (Унжлаг) сколько раз, дверь вагона раскрыв по прибытии,
только и узнавали, кто жив тут, кто мёртв: не вылез, значит и мёртв.
Страшно и смертно ехать зимой, потому что конвою за заботами о бдительности не под
силу уже таскать уголь для двадцати пяти печек. Но и в жару ехать не так–то сладко: из
четырёх малых окошек два зашиты наглухо, крыша вагона перегрета; а воду носить для
тысячи человек и вовсе конвою не надорваться же, если не управлялись напоить и один
ва–гон–зак. Лучшие месяцы этапов поэтому считаются у арестантов— апрель и сентябрь. Но
и самого хорошего сезона не хватит, если идёт эшелон три месяца (Ленинград–Владивосток,
1935). А если надолго так он и рассчитан, то продумано в нём и политическое воспитание
бойцов конвоя, и духовное призрение заключённых душ: при таком эшелоне в отдельном
вагоне едет кум — оперуполномоченный. Он заранее готовился к этапу ещё в тюрьме, и
люди по вагонам рассованы не как–нибудь, а по спискам с его визой. Это он утверждает
старосту каждого вагона и в каждый вагон обучил и посадил стукача. На долгих остановках
он находит повод вызывать из вагона одного и другого, выспрашивает, о чём там в вагоне
говорят. Уж такому оперу стыдно окончить путь без готовых результатов — и вот в пути он
закручивает кому–нибудь следствие, смотришь — к месту назначения арестанту намотан и
новый срок.
Нет уж, будь и он проклят с его прямизной и беспереса–дочностью, этот красный
телячий этап! Побывавший в нём — не забудет. Скорей бы уж в лагерь, что ли! Скорей бы
уж приехать.
Человек — это надежда и нетерпение. Как будто в лагере будет опер снисходительнее
или стукачи не так бессовестны— да наоборот! Как будто, когда приедем, — не с теми же
угрозами и собаками нас будут сошвыривать на землю: «Садись!» Как будто если в вагон
забивает снег, то на земле его слой не толще. Как будто если нас сейчас выгрузят, то уж мы и
доехали до самого места, а нас не повезут теперь по узкоколейке на открытых платформах.