Page 279 - Архипелаг ГУЛаг
P. 279
такого–то здесь нет?., такого–то и такого–то нет?.. И бегут к следующему, а к этому
подбегают новые: такого–то нет? И вдруг отклик из запечатанного вагона: «Я! я здесь!» Или:
«Ищите! он в другом вагоне!» Или: «Женщины! слушайте! моя жена тут рядом, около
вокзала, сбегайте скажите ей!»
Эти недостойные нашей современности сцены свидетельствуют только о неумелой
организации посадки в эшелон. Ошибки учитываются, и с какой–то ночи эшелон широко
охватывается кордоном рычащих и лающих овчарок.
И в Москве, со старой ли Сретенской пересылки (теперь уж её и арестанты не помнят),
с Красной ли Пресни, посадка в красные эшелоны — только ночью, это закон.
Однако, не нуждаясь в излишнем блеске дневного светила, конвой использует ночные
солнца — прожекторы. Они удобны тем, что их можно собрать на нужное место — туда, где
арестанты испуганной кучкой сидят на земле в ожидании команды: «Следующая пятёрка —
встать! К вагону — бегом!» (Только — бегом! Чтоб он не осматривался, не обдумывался,
чтоб он бежал, как настигаемый собаками, и только боялся бы упасть.) И на эту неровную
дорожку, где они бегут; и на трап, где они карабкаются. Враждебные призрачные снопы
прожекторов не только освещают: они—важная театральная часть арестантского перепуга,
вместе с резкими криками, угрозами, ударами прикладов по отстающим; вместе с командой
«садись на землю!». (А иногда, как и в том же Орле на привокзальной площади: «стать на
колени!» — и, как новые богомольцы, тысяча валится на колени); вместе с этой совсем не
нужной, но для перепуга очень важной перебежкой к вагону; вместе с яростным лаем собак;
вместе с наставленными стволами (винтовок или автоматов, смотря по десятилетию).
Главное, должна быть смята, сокрушена воля арестанта, чтоб у них и мысли не завязалось о
побеге, чтоб они ещё долго не сообразили своего нового преимущества: из каменной тюрьмы
они перешли в тонкодощатый вагон.
Но чтобы так чётко посадить ночью тысячу человек в вагоны, надо тюрьме начать
выдёргивать их из камер и обрабатывать к этапу с утра накануне, а конвою весь день долго и
строго принимать их в тюрьме и принятых держать часами долгими уже не в камерах, а на
дворе, на земле, чтобы не смешались с тюремными. Так ночная посадка для арестантов есть
только облегчительное окончание целого дня измора.
Кроме обычных перекличек, проверок, стрижки, прожарки и бани основная часть
подготовки к этапу это —генеральный шмон (обыск). Обыск производится не тюрьмой, а
принимающим конвоем. Конвою предстоит в согласии с инструкцией о красных этапах и
собственными оперативно–боевыми соображениями провести этот обыск так, чтобы не
оставить заключённым ничего способствующего побегу: отобрать всё колющее–режущее;
отобрать всевозможные порошки (зубной, сахарный, соль, табак, чай), чтобы не был ими
ослеплен конвой; отобрать всякие верёвки, шпагат, ремни поясные и другие, потому что все
они могут быть использованы при побеге (а значит — и ремешки! и вот отрезают ремешки,
которыми пристёгнут протез одноногого, — и калека берёт свою ногу через плечо и скачет,
поддерживаемый соседями). Остальные же вещи — ценные, а также чемоданы, должны по
инструкции быть взяты в особый вагон–камеру хранения, а в конце этапа возвращены
владельцу.
Но слаба, не натяжна власть московской инструкции над вологодским или
куйбышевским конвоем, но телесна власть конвоя над арестантами. И тем решается третья
цель посадочной операции: по справедливости отобрать хорошие вещи у врагов народа в
пользу его сынов. «Сесть на землю!», «стать на колени!», «раздеться догола!» — в этих
уставных конвойных командах заключена коренная власть, с которою не поспоришь. Ведь
голый человек теряет уверенность, он неможет гордо выпрямиться и разговаривать с одетым,
как с равным. Начинается обыск (Куйбышев, лето 1949). Голые подходят, неся в руках вещи
и снятую одежду, а вокруг — множество настороженных вооружённых солдат. Обстановка
такая, будто ведут не на этап, а будут сейчас расстреливать или сжигать в газовых
камерах, — настроение, когда человек перестаёт уже заботиться о своих вещах. Конвой всё
делает нарочито–резко, грубо, ни слова простым человеческим голосом, ведь