Page 287 - Архипелаг ГУЛаг

техники: ведь конвой часто бывал только с шашками. Командовали так: «Шаг в сторону —
конвой, стреляй, руби!» Это сильно звучит — «стреляй, руби!» Так и представляешь, как
тебе сейчас разрубят голову сзади.
Да даже и в 1936 в феврале по Нижнему Новгороду гнали пешком этап заволжских
стариков с длинными бородами в самотканых зипунах, в лаптях и онучах — «Русь
уходящая»… И вдруг наперерез—три автомобиля с председателем ВЦИКа Калининым. Этап
остановили. Калинин проехал, не заинтересовался.
Закройте глаза, читатель. Вы слышите грохот колёс? Это идут вагон–заки. Это идут
краснухи. Во всякую минуту суток. Во всякий день года. А вот хлюпает вода — это плывут
арестантские баржи. А вот рычат моторы воронков. Всё время кого–то ссаживают,
втискивают, пересаживают. А этот гул? — переполненные камеры пересылок. А этот вой? —
жалобы обокраденных, изнасилованных, избитых.
Мы пересмотрели все способы доставки — и нашли, что все они — хуже. Мы оглядели
пересылки — но не развидели хороших. И даже последняя человеческая надежда, что лучше
будет впереди, что в лагере будет лучше, — ложная надежда.
В лагере будет — хуже.

Глава 4. С ОСТРОВА НА ОСТРОВ

А и просто в одиноких челноках перевозят зэков с острова на остров Архипелага. Это
называется — спецконвой. Это — самый нестеснённый вид перевозки, он почти не
отличается от вольной езды. Переезжать так достаётся немногим. Мне же в моей
арестантской жизни припало три раза.
Спецконвой дают по назначению высоких персон. Его не надо путать со спецнарядом,
который подписывается в аппарате ГУЛАГа. Спецнарядник чаще едет общими этапами, хотя
и ему достаются дивные отрезки пути (тем более разительные). Например, едет латыш Анс
Бернштейн по спецнаряду с Севера на Нижнюю Волгу, на сельхозкомандировку. Везут его
во всех описанных теснотах, унижениях, облаивают собаками, обставляют штыками, орут
«шаг вправо, шаг влево…» — и вдруг ссаживают на маленькой станции Занзе–ватка, и
встречает его там одинокий спокойный надзиратель безо всякого ружья. Он зевает: «Ладно,
ночевать у меня будешь, а до завтрева пока гуляй, завтра свезу тебя в лагерь». И Анс —
гуляет! Да вы понимаете ли, что значит — гулять человеку, у которого срок десять лет,
который уже с жизнью прощался сколько раз, у которого сегодня утром ещё был ва–гон–зак,
а завтра будет лагерь, — сейчас же он ходит и смотрит, как куры роются в станционном
садике, как бабы, не продав поезду масла и дынь, собираются уходить. Он идёт вбок три,
четыре и пять шагов, и никто не кричит ему «стой!», он неверящими пальцами трогает
листики акаций и почти плачет.
А спецконвой — весь такое диво, от начала до конца. Общих этапов тебе в этот раз не
знать, рук назад не брать, догола не раздеваться, на землю задом не садиться и даже обыска
никакого не будет. Конвой приступает к тебе дружески и даже называет на «вы». Вообще–то,
предупреждает он, при попытке к бегству мы, как обычно, стреляем. Пистолеты наши
заряжены, они в карманах. Однако поедемте просто, держитесь легко, не давайте понять, что
вы — заключённый. (Я очень прошу заметить, что и здесь, как всегда, интересы отдельной
личности и интересы государства полностью совпадают.)
Моя лагерная жизнь перевернулась в тот день, когда я со скрюченными пальцами (от
хватки инструмента они у меня перестали разгибаться) жался на разводе в плотницкой
бригаде, а нарядчик отвёл меня от развода и со внезапным уважением сказал: «Ты знаешь, по
распоряжению министра внутренних дел…»
Я обомлел. Ушёл развод, а придурки в зоне меня окружили. Одни говорили:
«навешивать будут новый срок», другие говорили: «на освобождение». Но все сходились в
том, что не миновать мне министра Круглова. И я тоже зашатался между новым сроком и
освобождением. Я забыл совсем, что полгода назад в наш лагерь приехал какой–то тип и