Page 288 - Архипелаг ГУЛаг

давал заполнять учётные карточки ГУЛАГа (после войны эту работу начали по ближайшим
лагерям, но кончили вряд ли). Важнейшая графа там была «специальность». И чтоб цену
себе набить, писали зэки самые золотые гулаговские специальности: «парикмахер»,
«портной», «кладовщик», «пекарь». А я прищурился и написал: «ядерный физик». Ядерным
физиком я отроду не был, только до войны слушал что–то в университете, названия атомных
частиц и параметров знал — и решился так написать. Был год 1946, атомная бомба была
нужна позарез. Но я сам той карточке значения не придал, забыл.
Это—глухая, совершенно недостоверная, никем не подтверждённая легенда, которую
нет–нет да и услышишь в лагерях: что где–то в этом же Архипелаге есть крохотные Райские
острова. Никто их не видел, никто там не был, а кто был — молчит, не высказывается. На тех
островах, говорят, текут молочные реки в кисельных берегах, ниже как сметаной и яйцами
там не кормят; там чистенько, говорят, всегда тепло, работа умственная и сто раз секретная.
И вот на те–то Райские острова (в арестантском просторечии— шарашки) я на полсрока
и попал. Им–то я и обязан, что остался жив, в лагерях бы мне весь срок ни за что не выжить.
Им обязан я, что пишу это исследование, хотя для них самих в этой книге места не
предусматриваю (уж есть о них роман). Вот с тех–то островов с одного на другой, со второго
на третий меня и перевозили спецконвоем: двое надзирателей да я.
Если души умерших иногда пролетают среди нас, видят нас, легко читают наши мелкие
побуждения, а мы не видим и не угадываем их, бесплотных, то такова и поездка
спецконвоем.
Ты окунаешься в гущу воли, толкаешься в станционном зале. Успеваешь проглянуть
объявления, которые наверняка и ни с какой стороны не могут тебя касаться. Сидишь на
старинном пассажирском «диване» и слушаешь странные и ничтожные разговоры: о том, что
какой–то муж бьёт жену или бросил её; а свекровь почему–то не уживается с невесткой; а
коммунальные соседи жгут электричество в коридоре и не вытирают ног; а кто–то кому–то
мешает по службе; а кого–то зовут в хорошее место, но он не решается на переезд: как это с
места сниматься, легко ли? Ты всё это слушаешь — и мурашки отречения вдруг бегут по
твоей спине и голове: тебе так ясно проступает подлинная мера вещей во Вселенной! мера
всех слабостей и страстей! — а этим грешникам никак не дано её увидеть. Истинно жив,
подлинно жив только ты, бесплотный, а эти все лишь по ошибке считают себя живущими.
И — незаполнимая бездна между вами! Ни крикнуть им, ни заплакать над ними нельзя,
ни потрясти их за плечи: ведь ты — дух, ты — призрак, а они — материальные тела.
Как же внушить им — прозрением? видением? во сне? — братья! люди! Зачем дана вам
жизнь?! В глухую полночь распахиваются двери смертных камер — и людей с великой
душой волокут на расстрел. На всех железных дорогах страны сию минуту, сейчас, люди
лижут после селёдки горькими языками сухие губы, они грезят о счастьи распрямлённых
ног, об успокоении после оправки. На Колыме только летом на метр отмерзает земля — и
лишь тогда в неё закапывают кости умерших за зиму. А у вас — под голубым небом, под
горячим солнцем есть право распорядиться своей судьбой, пойти выпить воды, потянуться,
куда угодно ехать без конвоя — какое ж электричество в коридоре? при чём тут свекровь?
Самое главное в жизни, все загадки её—хотите, я высыплю вам сейчас? Не гонитесь за
призрачным—за имуществом, за званием: это наживается нервами десятилетий, а
конфискуется в одну ночь. Живите с ровным превосходством над жизнью — не пугайтесь
беды, и не томитесь по счастью, всё равно ведь: и горького не довеку, и сладкого не дополна.
Довольно с вас, если вы не замерзаете и если жажда и голод не рвут вам когтями
внутренностей. Если у вас не перешиблен хребет, ходят обе ноги, сгибаются обе руки, видят
оба глаза и слышат оба уха — кому вам ещё завидовать? зачем? Зависть к другим больше
всего съедает нас же. Протрите глаза, омойте сердца — и выше всего оцените тех, кто любит
вас и кто к вам расположен. Не обижайте их, не браните, ни с кем из них не расставайтесь в
ссоре: ведь вы же не знаете, может быть, это ваш последний поступок перед арестом, и таким
вы останетесь в их памяти!..
Но конвоиры поглаживают в карманах чёрные ручки пистолетов. И мы сидим втроём