Page 290 - Архипелаг ГУЛаг

Мы подъезжаем к Новослободской, сходим — и первый раз я вижу Бутырскую тюрьму
извне, хотя четвёртый раз уже меня в неё привозят, и без труда я могу начертить её
внутренний план. У, какая суровая высокая стена на два квартала! Холодеют сердца
москвичей при виде раздвигающейся стальной пасти этих ворот. Но я без сожаления
оставляю московские тротуары, как домой иду через сводчатую башенку вахты, улыбаюсь в
первом дворе, узнаю знакомые резные деревянные главные двери—и ничто мне, что сейчас
поставят — вот уже поставили — лицом к стене и спрашивают: «фамилия? имя–отчество?.,
год рождения?..»
Фамилия!.. Я—Межзвёздный Скиталец! Тело моё спеленали, но душа — не подвластна
им.
Я знаю: через несколько часов неизбежных процедур над моим телом — бокса, шмона,
выдачи квитанций, заполнения входной карточки, прожарки и бани — я введен буду в
камеру с двумя куполами, с нависающей аркой посередине (все камеры такие), с двумя
большими окнами, одним длинным столом–шкафом — и встречу неизвестных мне, но
обязательно умных, интересных, дружественных людей, и станут рассказывать они, и стану
рассказывать я, и вечером не сразу захочется уснуть.
А на мисках будет выбито (чтоб на этап не увезли): «Бу–Тюр». Санаторий БуТюр, как
мы смеялись тут прошлый раз. Санаторий, мало известный ожирелым сановникам,
желающим похудеть. Они тащат свои животы в Кисловодск, там вышагивают по
маршрутным тропам, приседают, потеют целый месяц, чтобы сбросить два–три килограмма.
В санатории же БуТюр, совсем под боком, любой бы из них похудел на полпуда в неделю
безо всяких упражнений.
Это — проверено. Это — не имело исключений.

* * *

Одна из истин, в которой убеждает тебя тюрьма, — та, что мир тесен, просто очень уж
тесен. Правда, Архипелаг ГУЛАГ, раскинутый на всё то же пространство, что и Союз
Советов, по числу жителей гораздо меньше его. Сколько их именно в Архипелаге —
добраться нам невозможно. Можно допустить, что одновременно в лагерях не находилось
больше двенадцати миллионов (одни уходили в землю, Машина приволакивала новых). И не
больше половины из них было политических. Шесть миллионов? — что ж, это маленькая
страна, Швеция или Греция, там многие знают друг друга. Немудрено же, что попади в
любую камеру любой пересылки, послушай, разговорись — и обязательно найдёшь с
однокамерниками общих знакомых. (Да что там, если Долган, в одних одиночках год
пересидев, попадает после Сухановки, после рюминских избиений и больницы, в лубянскую
камеру, называет себя — и шустрый Ф. сразу ему навстречу: «А–а, так я вас знаю!» —
«Откуда? — дичится Долган. — Вы ошибаетесь». — «Ничуть. Ведь это вы тот самый
американец Александр Долган, о котором буржуазная пресса лгала, что вас похитили, а
ТАСС опровергало. Я был на воле и читал».)
Люблю этот момент, когда в камеру впускают новенького (не новичка — тот входит
подавленно, смущённо, а — уже сидело го зэка). И сам люблю входить в новую камеру
(впрочем, Бог помилуй, больше бы и не входил) — беззаботная улыбка, широкий жест:
«Здорово, братцы! — Бросил свой мешочек на нары. — Ну, какие новости за последний год в
Бу–тырках?»
Начинаем знакомиться. Какой–то парень, Суворов, 58–я статья. На первый взгляд
ничем не примечателен, но лови, лови: на Красноярской пересылке был с ним в камере некий
Махоткин…
—Позвольте, не полярный лётчик?
—Да–да, его имени…
— …остров в Таймырском заливе. А сам он сидит по 58–10. Так скажите, значит,
пустили его в Дудинку? —Откуда вы знаете? Да.