Page 311 - Архипелаг ГУЛаг

Сейчас–то бывших зэков да даже и просто людей 60–х годов рассказом о Соловках,
может быть, и не удивишь. Но пусть читатель вообразит себя человеком чеховской и
послечеховской России, человеком Серебряного Века нашей культуры, как назвали 1910–е
годы, там воспитанным, ну пусть потрясённым Гражданской войной, — но всё–таки
привыкшим к принятым у людей пище, одежде, взаимному словесному обращению, — и вот
тогда да вступит он в ворота Соловков — в Кемперпункт 205 . Это — пересылка в Кеми,
унылый, без деревца, без кустика, Попов остров, соединённый дамбой с материком. Первое,
что вступивший видит в этом голом, грязном загоне— карантинную роту (заключённых
тогда сводили в «роты», ещё не была открыта «бригада»), одетую… вмешки! — в
обыкновенные мешки: ноги выходят вниз как из–под юбки, а для головы и рук делаются
дырки (ведь и придумать нельзя, но чего не одолеет русская смекалка!). Этого–то мешка
новичок избежит, пока у него есть своя одежда, но, ещё и мешков как следует не рассмотрев,
он увидит легендарного ротмистра Курилку.
Курилко (или Белозёров ему на замен) выходит к этапной колонне тоже в длинной
чекистской шинели с устрашающими чёрными обшлагами, которые дико выглядят на старом
русском солдатском сукне— как предвещение смерти. Он вскакивает на бочку или другую
подходящую подмость и обращается к прибывшим с неожиданной пронзительной яростью:
«Э–э–эй! Внима–ни–е! Здесь республика не со–вец–ка–я, а соловец–ка–я! Усвойте! — нога
прокурора ещё не ступала на соловецкую землю! — и не ступит! Знайте! — вы присланы
сюда не для исправления! Горбатого не исправишь! Порядочек будет у нас такой: скажу
«встать» — встанешь, скажу «лечь» — ляжешь! Письма писать домой так: жив, здоров, всем
доволен! точка!..»
Онемев от изумления, слушают именитые дворяне, столичные интеллигенты,
священники, муллы да тёмные средне–азиаты— чего не слыхано и не видано, не читано
никогда. АКурилко, не прогремевший в Гражданской войне, но сейчас, вот этим
историческим приёмом вписывая своё имя в летопись всей России, ещё взводится, ещё
взводится от каждого своего удачного выкрика и оборота, и ещё новые складываются и
оттачиваются у него сами 206 .
И, любуясь собой и заливаясь (а внутри, может быть, со злорадством: вы, штафирки,
где прятались, пока мы воевали с большевиками? вы думали в щёлке отсидеться? так
вытащены сюда! теперь получайте за свой говенный нейтралитет!), — Курилко начинает
учение:
— Здравствуй, первая карантинная рота!.. — (Должны отрывисто крикнуть: «Здра!»)—
Плохо, ещё раз! Здравствуй, первая карантинная рота!.. Плохо!.. Вы должны крикнуть
«здра!» — чтоб на Соловках, за проливом было слышно! Двести человек крикнут — стены
падать должны!! Снова! Здравствуй, первая карантинная рота!
Проследя, чтобы все кричали и уже падали от крикового изнеможения, Курилко
начинает следующее учение— бег карантинной роты вокруг столба:
— Ножки выше!.. Ножки выше!

205 По–фински это место называется Вегеракша, то есть «жилище ведьм».

206 История Курилки вызывает интерес. Возможно, когда–нибудь будут пытаться установить его личность.
В революционные годы посильно было и принятие чужого чина и чужой фамилии. Но вот два следа, данные
мне читателями, на всякий случай. Полковник Курилко командовал ещё до 1914 года 16–м Сибирским
стрелковым полком; к концу войны был контуженный генерал с золотым оружием, Георгием и многими
орденами. Сын его Игорь ещё кадетом 1–го Московского кадетского корпуса летом 1914 и 1915 ездил на фронт,
воевал, награждён георгиевской медалью, затем крестом; весной 1916 кончил ускоренный курс
Александровского училища, прапорщик. Другой след: полковник Курилко был одним из возглавителей
белогвардейской подпольной организации в Москве летом 1919. Она провалилась, были массовые расстрелы
(до 7 ООО человек?), но Иван Алексеев (отец моего корреспондента) и брат профессора И. Ильина, известные
только Курилке, не были им выданы и не были тронуты.