Page 312 - Архипелаг ГУЛаг

Это и самому нелегко, он и сам уже — как трагический артист к пятому акту перед
последним убийством. И уже падающим и упавшим, разостланным по земле, он последним
хрипом получасового учения, исповедью сути соловецкой обещает:
— Сопли у мертвецов сосать заставлю!
И это — только первая тренировка, чтобы сломить волю прибывших. А в
чёрно–деревянном гниющем смрадном бараке приказано будет им «спать на рёбрышке» —
да это хорошо, это кого отделённые за взятку всунут— на нары. А остальные будут ночь
стоять между нарами (а виновного ещё поставят между парашею и стеной, чтобы перед ним
все оправлялись).
И это — благословенные допереломные докультовые до–искажённые до–нарушенные
Тысяча Девятьсот Двадцать Третий, Тысяча Девятьсот Двадцать Пятый… (Ас 1927 то
дополнение, что на нарах уже будут урки лежать и в стоящих интеллигентов постреливать
вшами с себя.)
В ожидании парохода «Глеб Бокий» 207 они ещё поработают на Кемской пересылке, и
кого–то заставят бегать вокруг столба с постоянным криком: «Я филон, работать не хочу и
другим мешаю!»; а инженера, упавшего с парашей и разлившего на себя, не пустят в барак, а
оставят обледеневать в нечистотах. Потом крикнет конвой: «В партии отстающих нет!
Конвой стреляет без предупреждения! Шагом марш!» И потом, клацая затворами: «На
нервах играете?»— и зимой погонят по льду пешком, волоча за собой лодки, — переплывать
через полыньи. А при подвижной воде погрузят в трюм парохода и столько втиснут, что до
Соловков несколько человек непременно задохнутся, так и не увидав белоснежного
монастыря в бурых стенах.
В первые же соловецкие часы быть может испытает на себе новичок и соловецкую
приёмную банную шутку: он разделся, первый банщик макает швабру в бочку зелёного мыла
и шваброй мажет новичка; второй пинком сталкивает его куда–то вниз по наклонной доске
или по лестнице; там, внизу, его, ошеломлённого, третий окатывает из ведра, и тут же
четвёртый выталкивает в одевалку, куда его «барахло» уже сброшено сверху как попало. (В
этой шутке предвиден весь ГУЛАГ! и темп его, и цена человека.)
Так глотает новичок соловецкого духа! — духа, ещё не известного в стране, но
творимого на Соловках будущего духа Архипелага.
И здесь тоже новичок видит людей в мешках; и в обычной «вольной» одежде, у кого
новой, у кого потрёпанной; и в особых соловецких коротких бушлатах из шинельного
материала (это — привилегия, это признак высокого положения, так одевается лагерный
адмсостав), с шапками — «соловчанками» из такого же сукна; и вдруг идёт среди арестантов
человек… во фраке! — и не удивляет никого, никто не оборачивается и не смеётся. (Ведь
каждый донашивает своё. Этого беднягу арестовали в ресторане «Метрополь», так он и
мыкает свой срок во фраке.)
«Мечтой многих заключённых» называет журнал «Соловецкие острова» (1930 год, №
1) получение одежды стандартного типа 208 . Только детколонию полностью одевают. А
например женщинам не выдают ни белья, ни чулок, ни даже платка на голову— схватили
сватью в летнем платьи, так и ходи заполярную зиму. От этого многие заключённые сидят в

207 Названного в честь председателя московской Тройки ОГПУ, молодого недоучки:
Он был студент, и был горняк, Зачёты же не шли никак.
(Из «дружеской эпиграммы» в журнале «Соловецкие острова», 1929, № 1. Цензура глупая была и не
понимала: что пропускает.)

208 Все ценности с годами перепрокидываются— и то, что считается привилегией в лагере Особого
Назначения 20–х годов— носить казённую одежду, то станет докукой в Особом лагере 40–х годов: там у нас
привилегией будет не носить казённой, а хоть что–нибудь своё, хоть шапку. Тут не только экономическая
причина, тут и волны эпохи: одно десятилетие видит в идеале, как бы пристать к Общему, другое — как бы от
него отстать.