Page 34 - Архипелаг ГУЛаг

революция бы не победила. Земля была роздана по едокам, равно. Всего лишь девять лет, как
мужики вернулись из Красной армии и накинулись на свою завоёванную землю. И вдруг —
кулаки, бедняки. Откуда это? Иногда — от неравенства инвентаря, иногда — от счастливого
или несчастливого состава семьи. Но не больше ли всего — от трудолюбия и упорства? И
вот теперь–то этих мужиков, чей хлеб Россия и ела в 1928 году, бросились искоренять свои
местные неудачники и приезжие городские люди. Как озверев, потеряв всякое представление
о «человечестве», потеряв людские понятия, набранные за тысячелетия, — лучших
хлеборобов стали схватывать вместе с семьями и безо всякого имущества, голыми,
выбрасывать в северное безлюдье, в тундру и в тайгу.
Такое массовое движение не могло не осложниться. Надо было освободить деревню
также и от тех крестьян, кто просто проявлял неохоту идти в колхоз, несклонность к
коллективной жизни, которой они не видели в глаза и о которой подозревали (мы теперь
знаем, как основательно), что это будет руководство бездельников, принудиловка и
голодалов–ка. Нужно было освободиться и от тех крестьян (иногда совсем небогатых), кто за
свою удаль, физическую силу, решимость, звонкость на сходках, любовь к справедливости
были любимы односельчанами, а по своей независимости — опасны для колхозного
руководства. (Этот крестьянский тип и судьба его бессмертно представлены Степаном
Чаусовым в повести С. Залыгина.) И ещё в каждой деревне были такие, кто лично стал
поперёк дороги здешним активистам. По ревности, по зависти, по обиде был теперь самый
удобный случай с ними рассчитаться. Для всех этих жертв требовалось новое слово — и оно
родилось. В нём уже не было ничего «социального», экономического, но оно звучало
великолепно: подкулачник. То есть я считаю, что ты — пособник врага. И хватит того!
Самого оборванного батрака вполне можно зачислить в подкулачники! (Хорошо помню, что
в юности нам это слово казалось вполне логичным, ничего неясного.)
Так охвачены были двумя словами все те, кто составлял суть деревни, её энергию, её
смекалку и трудолюбие, её сопротивление и совесть. Их вывезли — и коллективизация была
проведена.
Но и из деревни коллективизированной полились новые потоки:
— поток вредителей сельского хозяйства. Повсюду стали раскрываться
агрономы–вредители, до этого года всю жизнь работавшие честно, а теперь умышленно
засоряющие русские поля сорняками (разумеется, по указаниям московского института,
ныне полностью разоблачённого. Да это же и есть те самые не посаженные двести тысяч
членов ТКП!). Одни агрономы не выполняют глубокоумных директив Лысенко (в таком
потоке в 1931 отправлен в Казахстан «король» картофеля Лорх). Другие выполняют их
слишком точно и тем обнажают их глупость. (В 1934 псковские агрономы посеяли лён по
снегу—точно как велел Лысенко. Семена набухли, заплесневели и погибли. Обширные поля
пропустовали год. Лысенко не мог сказать, что снег — кулак или что сам дурак. Он обвинил,
что агрономы — кулаки и извратили его технологию. И потянулись агрономы в Сибирь.) А
ещё почти во всех МТС обнаружено вредительство в ремонте тракторов (вот чем
объяснялись неудачи первых колхозных лет!);
— поток «за потери урожая» (а «потери» сравнительно с произвольной цифрой,
выставленной весною «комиссией по определению урожая»);
— «за невыполнение государственных обязательств по хлебосдаче» (райком обязался, а
колхоз не выполнил — садись!);
— поток стригущих колоски. Ночная ручная стрижка колосков в поле! — совершенно
новый вид сельского занятия и новый вид уборки урожая! Это был немалый поток, это были
многие десятки тысяч крестьян, часто даже не взрослые мужики и бабы, а парни и девки,
мальчишки и девчёнки, которых старшие посылали ночами стричь, потому что не надеялись
получить из колхоза за свою дневную работу. За это горькое и малоприбыльное занятие (в
крепостное время крестьяне не доходили до такой нужды!) суды отвешивали сполна: 10 лет
как за опаснейшее хищение социалистической собственности по знаменитому закону от 7
августа 1932 года (в арестантском просторечии закон семь восьмых).