Page 340 - Архипелаг ГУЛаг

засыпать в ряжи — узнаю, это их затея!). Ещё лозунг: «Туф–тач—классовый враг!» — и
поручается ворам идти разоблачать тухту, контролировать сдачу каэровских бригад!
(Лучший способ приписать выработку каэров—себе.) «Туфта— есть попытка сорвать всю
исправительно–трудовую политику ГПУ» — вот что такое ужасная эта тухта! «Туфта — это
хищение социалистической собственности!» В феврале 1933 отбирают свободу у досрочно
освобождённых инженеров—за обнаруженную тухту.
Такой был подъём, такой энтузиазм — и откуда эта тухта? зачем её придумали
заключённые?.. Очевидно, это— ставка на реставрацию капитализма. Здесь не без чёрной
руки бело–эмиграции.
В начале 1933— новый приказ Ягоды: все управления переименовать в штабы боевых
участков] 50% аппарата — бросить на строительство! (А лопат хватит?..) Работать — в три
смены (ночь–то почти полярная)! Кормить— прямо на трассе (остывшим)! За тухту —
судить!
В январе — Штурм водораздела! Все фаланги с кухнями и имуществом брошены в
одно место! Не всем хватило палаток, спят на снегу—ничего, берём! Канал строится по
инициативе…
Из Москвы — приказ № 1: «до конца строительства объявить сплошной штурмЛ После
рабочего дня гонят на трассу машинисток, канцеляристок, прачек.
В феврале—запрет свиданий по всему БелБалтлагу—то ли угроза сыпного тифа, то ли
нажим на зэков.
В апреле — непрерывный штурм сорокавосьмичасовой — ура–а!! — тридцать тысяч
человек не спит!
И к 1 мая 1933 нарком Ягода докладывает любимому Учителю, что канал— готов в
назначенный срок.
В июле 1933 Сталин, Ворошилов и Киров предпринимают приятную прогулку на
пароходе для осмотра канала. Есть фотография — они сидят в плетёных креслах на палубе,
«шутят, смеются, курят». (А между тем Киров уже обречён, но — не знает.)
В августе проехали сто двадцать писателей.
Обслуживать Беломорканал было на месте некому, прислали раскулаченных
(«спецпереселенцев»), Берман сам выбирал места для их посёлков.
Большая часть «каналоармейцев» поехала строить следующий канал—
Москва—Волга 242 .

* * *

Отвлечёмся от Коллективного зубоскального тома. Как ни мрачны казались Соловки,
но соловчанам, этапированным кончать свой срок (а то и жизнь) на Беломоре, только тут
ощутилось, что шуточки кончены, только тут открылось, что такое подлинный лагерь,
который постепенно узнали все мы. Вместо соловецкой тишины — неумолкающий мат и
дикий шум раздоров вперемешку с воспитательной агитацией. Даже в бараках
Медвежьегорского лагпункта при Управлении Бел–Балтлага спали на вагонках (уже
изобретенных) не по четыре, а по восемь человек: на каждом щите двое валетом. Вместо
монастырских каменных зданий — продуваемые временные бараки, а то палатки, а то и
просто на снегу. И переведенные из Березников, где тоже по 12 часов работали, находили,
что здесь— тяжелей. Дни рекордов. Ночи штурмов. «От нас всё— нам ничего»… В густоте,
в неразберихе при взрывах скал — много калечных и насмерть. Остывшая баланда,

242 На августовском слёте каналоармейцев Л. Коган провозгласил: «Недалёк тот слёт, который будет
последним в системе лагерей… Недалёк тот год, месяц и день, когда вообще будут не нужны
исправительно–трудовые лагеря». Вероятно расстрелянный, он так и не узнал, как жестоко ошибся. А впрочем,
может быть, он, и говоря, сам не верил?