Page 375 - Архипелаг ГУЛаг

силу и личность. Ингал рассказывает о похоронах Тынянова, чьим учеником он себя
считает, — и мы за–спариваем об исторических романах: смеет ли вообще кто–нибудь их
писать. Ведь исторический роман— это роман о том, чего автор никогда не видел.
Нагруженный отдалённостью и зрелостью своего века, автор может сколько угодно
убеждать себя, что он хорошо осознал, но ведь вжиться ему всё равно не дано, и значит,
исторический роман есть прежде всего фантастический?
Тут начинают вызывать новый этап по несколько человек в контору для назначения, и
все мы бросаем тачки. Ингал сумел со вчерашнего дня с кем–то познакомиться— и вот он,
литератор, послан в заводскую бухгалтерию, хотя до смешного путается в цифрах, а на
счётах отроду не считал. Гаммеров даже для спасения жизни не способен идти просить и
зацепляться. Его назначают чернорабочим. Он приходит, ложится на траву и этот последний
часок, пока ему ещё не надо быть чернорабочим, рассказывает мне о затравленном поэте
Павле Васильеве, о котором я слыхом не слышал. Когда эти мальчики успели столько
прочесть и узнать?
Я кусаю стебелёк и колеблюсь— на что мне косить: — на математику или на
офицерство? Так гордо устраниться, как Борис, я не могу. Когда–то внушали мне и другие
идеалы, но с тридцатых годов жёсткая жизнь обтирала нас только в этом направлении:
добиваться и пробиваться.
Само получилось так, что, переступая порог кабинета директора завода, я сбросил под
широким офицерским поясом морщь гимнастёрки от живота по бокам (я и нарядился–то в
этот день нарочно, ничто мне, что тачку катать). Стоячий ворот был строго застёгнут.
— Офицер? — сразу сметил директор.
— Так точно!
— Опыт работы с людьми? 277
— Имею.
— Чем командовали?
— Артиллерийским дивизионом. — (Соврал на ходу, батареи мне показалось мало.)
Он смотрел на меня и с доверием и с сомнением.
— А здесь — справитесь? Здесь трудно.
— Думаю, что справлюсь! — (Ведь я ещё и сам не понимаю, в какой лезу хомут.
Главное ж — добиваться и пробиваться!)
Он прищурился и подумал. (Он соображал, насколько я готов переработаться во пса и
крепка ли моя челюсть.)
— Хорошо. Будете сменным мастером глиняного карьера.
И ещё одного бывшего офицера, Николая Акимова, назначили мастером карьера. Мы
вышли с ним из конторы сроднённые, радостные. Мы не могли бы тогда понять, даже скажи
нам, что избрали стандартное для армейцев холопское начало срока. По неинтеллигентному
непритязательному лицу Акимова видно было, что он открытый парень и хороший солдат.
— Чего это директор пугает? С двадцатью человеками да не справиться? Не
минировано, не бомбят— чего ж тут не справиться?
Мы хотели возродить в себе фронтовую былую уверенность. Щенки, мы не понимали,
насколько Архипелаг не похож на фронт, насколько его осадная война тяжелее нашей
взрывной.
В армии командовать может дурак и ничтожество, и даже с тем большим успехом, чем
выше занимаемый им пост. Если командиру взвода нужна и сообразительность, и
неутомимость, и отвага, и чтенье солдатского сердца, — то иному маршалу достаточно
брюзжать, браниться и уметь подписать свою фамилию. Всё остальное сделают за него, и
план операции ему поднесёт оперативный отдел штаба, какой–нибудь головастый офицер с
неизвестной фамилией. Солдаты выполняют приказы не потому, что убеждаются в их

277 Опять «с людьми», замечаете?