Page 47 - Архипелаг ГУЛаг

Горше и круче судили тех, кто побывал в Европе, хотя бы о^'овским рабом, потому что
он видел кусочек европейской жизни и мог рассказывать о ней, а рассказы эти, и всегда нам
неприятные (кроме, разумеется, путевых заметок благоразумных писателей), были зело
неприятны в годы послевоенные, разорённые, неустроенные. Рассказывать же, что в Европе
вовсе плохо, совсем жить нельзя, — не каждый умел.
По этой–то причине, а вовсе не за простую сдачу в плен и судили большинство наших
военнопленных — особенно тех из них, кто повидал на Западе чуть больше смертного
немецкого лагеря.
Это не сразу так ясно обозначилось, и ещё в 1943 были какие–то отбившиеся ни на кого
не похожие потоки вроде «африканцев», долго так и называвшиеся в воркутинских
строёвках. Это были русские военнопленные, взятые американцами из армии Роммеля в
Африке ив 1948 отправленные на студебеккерах через Египет–Ирак–Иран на родину. В
пустынной бухте Каспийского моря их сразу же расположили за колючей проволокой,
содрали с них воинские различия, освободили их от дарёных американских вещей
(разумеется, в пользу сотрудников госбезопасности, а не государства) и отправили на
Воркуту до особого распоряжения, не дав ещё по неопытности ни срока, ни статьи. И эти
«африканцы» жили на Воркуте в межеумочных условиях: их не охраняли, но без пропусков
они не могли сделать по Воркуте ни шагу, а пропусков у них не было; им платили зарплату
вольнонаёмных, но распоряжались ими как заключёнными. А особое распоряжение так и не
шло. О них забыли…
Эта причина наглядно проступает и в том, что неуклонно, как военнопленных, судили и
интернированных. Например, в первые дни войны на шведский берег выбросило группу
наших матросов. Всю потом войну она вольно жила в Швеции — так обеспеченно и с таким
комфортом, как никогда до и никогда впоследствии. Союз отступал, наступал, атаковал,
умирал и голодал, а эти мерзавцы наедали себе нейтральные ряжки. После войны Швеция
нам их вернула. Измена Родине была несомненная — но как–то не клеилась. Им дали
разъехаться и всем клепанули антисоветскую агитацию за прельстительные рассказы о
свободе и сытости капиталистической Швеции (группа Каденко).
С этой группой произошёл потом анекдот. В лагере они уже о Швеции помалкивали,
опасаясь получить за неё второй срок. Но в Швеции прознали как–то об их судьбе и
напечатали клеветнические сообщения в прессе. К тому времени ребята были рассеяны по
разным ближним и дальним лагерям. Внезапно по спецнарядам их всех стянули в
ленинградские Кресты, месяца два кормили на убой, дали отрасти их причёскам. Затем одели
их со скромной элегантностью, отрепетировали, кому что говорить, предупредили, что
каждая сволочь, кто пикнет иначе, получит «девять грамм» в затылок, — и вывели на
прессконференцию перед приглашёнными иностранными журналистами и теми, кто хорошо
знал всю группу по Швеции. Бывшие интернированные держались бодро, рассказывали, где
живут, учатся, работают, возмущались буржуазной клеветой, о которой недавно прочли в
западной печати (ведь она продаётся у нас в каждом киоске), — и вот списались и съехались
в Ленинград (расходы на дорогу никого не смутили). Свежим лоснящимся видом своим они
были лучшее опровержение газетной утки. Посрамлённые журналисты поехали писать
извинения. Западному воображению было недоступно объяснить происшедшее иначе. А
виновников интервью тут же повели в баню, остригли, одели в прежние отрепья и разослали
по тем же лагерям. Поскольку они вели себя достойно — вторых сроков не дали никому.
Среди общего потока освобождённых из–под оккупации один за другим прошли
быстро и собранно потоки провинившихся наций:
в 1943 —калмыки, чечены, ингуши, балкары, карачаевцы;
в 1944 —крымские татары. Так энергично и быстро они не пронеслись бы на свою
вечную ссылку, если бы на помощь Органам не пришли бы регулярные войска и военные
грузовики. Воинские части бравым кольцом окружали аулы, и угнездившиеся жить тут на
столетия — в 24 часа со стремительностью десанта перебрасывались на станции, грузились в
эшелоны — и сразу трогались в Сибирь, в Казахстан, в Среднюю Азию, на Север. Ровно