Page 45 - Архипелаг ГУЛаг

В тылу первый же военный поток был—распространители слухов и сеятели паники, по
специальному внекодекс–ному Указу, изданному в первые дни войны. Это было пробное
кровопускание, чтобы поддержать общую подтянутость. Давали всем по 5 лет, но не
считалось 58–й статьёй (и те немногие, кто пережил лагеря военных лет, были в 1945
амнистированы).
Мне едва не пришлось испытать этот Указ на себе: в Ростове–на–Дону я стал в очередь
к хлебному магазину, милиционер вызвал меня и повёл для счёту. Начинать бы мне было
сразу ГУЛАГ вместо войны, если б не счастливое заступничество.
Затем был поток не сдавших радиоприёмники или радиодетали. За одну найденную (по
доносу) радиолампу давали 10 лет.
Тут же был и поток немцев — немцев Поволжья, колонистов с Украины и Северного
Кавказа, и всех вообще немцев, где–либо в Советском Союзе живших. Определяющим
признаком была кровь, и даже герои Гражданской войны и старые члены партии, но
немцы — шли в эту ссылку.
А о крови судили по фамилии, и инженер–конструктор Василий Окороков, находя
неудобным так подписываться на проектах и переназвавшийся в 30–е годы, когда ещё было
можно, в Роберта Штекке–ра— красиво! и графическую роспись разработал, — теперь
ничего не успевал доказать и взят был как немец. «Какие задания получили от фашистской
разведки?..»— Атот тамбовец Каверзнев, ещё в 1918 сменивший свою неблагозвучную
фамилию на Кольбе, — когда он разделил судьбу Окорокова?..
По своей сути ссылка немцев была то же, что раскулачивание, только мягче, потому
что больше вещей разрешали взять с собой и не слали в такие гиблые смертные места.
Юридической же формы, как и у раскулачивания, у неё не было. Уголовный кодекс был сам
по себе, а ссылка сотен тысяч— сама по себе. Это было личное распоряжение монарха.
Кроме того, это был его первый национальный эксперимент подобного рода, это было ему
интересно теоретически.
С конца лета 1941, а ещё больше осенью хлынул поток окруженцев. Это были
защитники отечества, те самые, кого несколько месяцев назад наши города провожали с
оркестрами и цветами, кому после этого досталось встретить тяжелейшие танковые удары
немцев и, в общем хаосе и не по своей совсем вине, побывать не в плену, нет! — а боевыми
разрозненными группами сколько–то времени провести в немецком окружении и выйти
оттуда. И вместо того чтобы братски обнять их на возврате (как сделала бы всякая армия
мира), дать отдохнуть, съездить к семье, а потом вернуться в строй, — их везли в
подозрении, под сомнением, бесправными обезоруженными командами—на пункты
проверки и сортировки, где офицеры Особых Отделов начинали с полного недоверия
каждому их слову и даже — те ли они, за кого себя выдают. А метод проверки
был—перекрестные допросы, очные ставки, показания друг на друга. После проверки часть
окруженцев восстанавливалась в своих прежних именах, званиях и доверии и шла на
воинские формирования. Другая часть, пока меньшая, составила первый поток «изменников
родины». Они получали 58–1–6, но сперва, до выработки стандарта, меньше 10 лет.
Так очищалась армия Действующая. Но ещё была огромная армия бездействующая, на
Дальнем Востоке и в Монголии. Не дать заржаветь этой армии—была благородная задача
Особых Отделов. У героев Халхин–Гола и Хасана при бездействии начинали развязываться
языки, тем более что им теперь дали изучать до сих пор засекреченные от собственных
солдат дегтярёвские автоматы и полковые миномёты. Держа в руках такое оружие, им
трудно было понять, почему мы на западе отступаем. Через Сибирь и Урал им никак было не
различить, что, отступая по 120 километров в день, мы просто повторяем кутузовский
заманивающий манёвр. Облегчить это понимание мог только поток из Восточной армии на
Архипелаг. И уста стянулись, и вера стала железной.
Само собою, в высоких сферах тоже лился поток виновников отступления (не Великий
же Стратег был в нём повинен!). Это был небольшой, на полсотни человек, генеральский
поток, сидевший в московских тюрьмах летом 1941, а затем расстрелянный. Среди генералов