Page 567 - Архипелаг ГУЛаг

смерти Сталина оставалось 300 километров до соединения двух концов. И — тоже бросили
(фото 33). Так ведь это ошибка— страшно сказать чья. Ведь— Самого…
До того иногда доведут этим хозрасчётом, что начальник лагеря не знает, куда от него
деваться, как концы сводить. Инвалидному лагерю Кача под Красноярском (полторы тысячи
инвалидов) после войны тоже велели быть всем на хозрасчёте: делать мебель. Так лес эти
инвалиды валили лучковыми пилами (не лесоповальный лагерь— и не положена им
механизация), до лагеря везли лес на коровах (транспорт им тоже не положен, а молочная
ферма есть). Себестоимость дивана оказывалась 800 рублей, а продажная цена— 600… Так
уж само лагерное начальство заинтересовано было как можно больше инвалидов перевести в
1–ю группу или признать больными и не вывести за зону: тогда сразу с убыточного
хозрасчёта они переводились на надёжный госбюджет.
От всех этих причин не только не самоокупается Архипелаг, но приходится стране ещё
дорого доплачивать за удовольствие его иметь.
А ещё усложняется хозяйственная жизнь Архипелага тем, что этот великий
общегосударственный социалистический хозрасчёт нужен целому государству, нужен
ГУЛАГу, — но начальнику отдельного лагеря на него наплевать: ну поругают немного, ну от
премии отщипнут (а дадут всё же). Главный же доход и простор, главное удобство и
удовольствие для всякого начальника отдельного лагеря — иметь самостоятельное
натуральное хозяйство, иметь своё уютное маленькое поместье, вотчину. Как в Красной
армии, так и среди офицеров МВД не в шутку вовсе, а серьёзно развилось и укрепилось
обстоятельное, уважительное, гордое и приятное слово — хозяин. Как сверху над страной
стоял один Хозяин, так и командир каждого отдельного подразделения должен быть
обязательно — Хозяин.
Но при той жестокой гребёнке групп А–Б–В–Г, которую запустил навсегда в гриву
ГУЛАГа беспощадный Френкель, хозяину надо было извернуться, чтобы хитро протащить
через эту гребёнку такое количество рабочих, без которых никак не могло построиться своё
вотчинное хозяйство. Там, где по штатам ГУЛАГа полагался один портной, надо было
устроить целую портняжную мастерскую, где один сапожник— сапожную мастерскую, а
сколько ещё других полезнейших мастеров хотелось бы иметь у себя под рукой! Отчего,
например, не завести парники и иметь парниковую зелень к офицерскому столу? Иногда
даже, у разумного начальника, — завести и большое подсобное огородное хозяйство, чтобы
подкармливать овощами даже и заключённых, — они отработают, это просто выгодно
самому хозяину, но откуда взять людей?
А выход был — поднагрузить всё тех же заключённых работяг, да немножко обмануть
ГУЛАГ, да немножко — производство. Для больших внутризонных работ, какой–нибудь
постройки — можно было заставить всех заключённых проработать в воскресенье или
вечерком после рабочего (10–часового) дня. Для постоянной же работы раздували цифры
выхода бригад: рабочие, оставшиеся в зоне, считались вышедшими со своей бригадой на
производство — и оттуда бригадир должен был принести на них процент, то есть часть
выработки, отобранной у остальных бригадников (и без того не выполняющих нормы).
Работяги больше работали, меньше ели— но укреплялось поместное хозяйство, и
разнообразнее и приятнее жилось товарищам офицерам.
А в некоторых лагерях у начальника был большой хозяйственный замах, да ещё
находил он инженера с фантазией — и в лагерной зоне вырастал могучий хоздвор, уже
проводимый и по бумагам, уже с открытыми штатами и берущийся выполнять
промышленные задания. Но в плановое снабжение материалами и инструментами он
втиснуться не мог, поэтому, не имея ничего, должен был делать всё.
Расскажем об одном хоздворе— Кенгирского лагеря. О портняжной, скорняжной,
переплётной, столярной и других подобных мастерских тут даже упоминать не будем, это
пустяки. Кенгирский хоздвор имел свою литейку, свою слесарную мастерскую и даже— как
раз в середине XX века— кустарно изготовил свои сверлильный и точильный станки!
Токарного, правда, сами сделать не смогли, но тут употреблён был лагерный ленд–лиз: