Page 673 - Архипелаг ГУЛаг

наверх. «Перов! — (это его друг) — Я поехал в министерство! Поговорим завтра!»
Конечно, шансов очень мало, пока видно 3–5 из сотни. Почти безнадёжна, совсем
неизвестна внешняя вахта. Но не умирать здесь рабом! но не ослабнуть, чтобы били ногами!
Уж бритва–то будет в каблуке!
И на один ночной допрос, сразу после бритья, Тэнно пришёл с железным прутом за
спиной. Следователь вёл допрос, бранился, угрожал, а Тэнно смотрел на него и удивлялся:
как не чувствует он, что часы его сочтены?
Было одиннадцать часов вечера, Тэнно рассчитывал посидеть часов до двух ночи. В это
время следователи иногда уже начинают уходить, устроив себе «короткую ночь».
Тут подловить момент: или чтобы следователь поднёс листы протокола на подпись, как
он делает это всегда, и вдруг притвориться, что дурно, рассыпать листы на пол, побудить его
наклониться на минутку и… А то безо всякого протокола— встать, покачиваясь, и сказать,
что дурно, просить воды. Тот принесёт эмалированную кружку (стакан он держит для себя),
отпить и уронить, в это время правую руку поднять к затылку, это будет естественно, будто
кружится голова. Следователь обязательно наклонится посмотреть на упавшую кружку и…
Колотилось сердце. Был канун праздника. Или канун казни.
Но вышло всё иначе. Около двенадцати ночи быстро вошёл другой следователь и стал
шептать Левшину на ухо. Никогда так не было. Левшин заторопился, надавил кнопку,
вызывая надзирателя прийти за арестованным.
И всё кончилось… Тэнно вернулся в камеру, поставил прут на место.
А другой раз следователь вызвал его заросшим (не имело смысла брать и прута).
А там — допрос дневной. И пошёл как–то странно: следователь не рычал, обескуражил
предсказанием, что дадут 5–7 лет, нечего горевать. И как–то злости уже не было рассечь ему
голову. Злость не оказалась у Тэнно устойчивой.
Взлёт настроения миновал. Представилось, что шансов слишком мало, так не играют.
Настроение беглеца ещё капризней, может быть, чем у артиста.
И вся долгая подготовка пропала зря…
Но беглец и к этому должен быть готов. Он уже сотню раз взмахнул прутом по воздуху,
он сотню следователей уже убил. Он десять раз пережил весь свой побег в мелочах, — в
кабинете, мимо квадратного окошечка, до вахты, за вахту! — он измучился от этого побега, а
вот, оказывается, он его и не начинал.
Вскоре ему сменили следователя, перевели на Лубянку. Здесь Тэнно не готовил побега
(ход следствия показался ему более обнадёживающим, и не было решимости на побег), но он
неотступно наблюдал и составлял тренировочный план.
Побег с Лубянки? Да возможно ли это вообще?.. А если вдуматься, он, может быть,
легче, чем из Лефортова. Скоро начинаешь разбираться в этих длинных–длинных коридорах,
по которым тебя водят на допрос. Иногда в коридоре попадаются стрелки: «к парадному
№2», «к парадному №3». (Жалеешь, что так был беспечен на воле, — не обошёл Лубянку
заранее снаружи, не посмотрел, где какое парадное.) Здесь именно это и легче, что не
территория тюрьмы, а министерство, где множество следователей и других чиновников,
которых постовые не могут знать в лицо. И значит, вход и выход только по пропускам, а
пропуск у следователя в кармане. А если следователя не знают в лицо, то не так уж важно на
него и в точности походить, лишь бы приблизительно. Новый следователь — не в морской
форме, а в защитной. Значит, пришлось бы переодеться в его мундир. Не будет прута— была
бы решимость. В кабинете следователя много разных предметов, например мраморное
пресс–папье. Да его необязательно и убивать, — на десять минут оглушить, и ты уже ушёл!
Но мутные надежды на какую–то милость и разум лишают волю Тэнно ясности. Только
в Бутырках разрешается тяжесть: с клочка ОСОвской бумажки ему объявляют 25 лет
лагерей. Он подписывает— и чувствует, как ему полегчало, взыграла улыбка, как легко
несут его ноги в камеру 25–летников. Этот приговор освобождает его от унижения, от
сделки, от покорности, от заискивания, от обещанных нищенских пяти–семи лет: двадцать
пять, такую вашу мать??? — так нечего от вас ждать, значит— бежим!!