Page 77 - Архипелаг ГУЛаг

кого–либо взятого выпускать из когтей.
Либо — Передовое Учение, гранитная идеология. Следователь в зловещем Оротукане
(штрафной колымской командировке 1938 года), размягчась от лёгкого согласия М. Лурье,
директора Криворожского комбината, подписать на себя второй лагерный срок, в
освободившееся время сказал ему: «Ты думаешь, нам доставляет удовольствие применять
воздействие'? — (Это по–ласковому — пытки.) — Но мы должны делать то, что от нас
требует партия. Ты старый член партии— скажи, что б ты делал на нашем месте?» И
кажется, Лурье с ним почти согласился (он, может, потому и подписал так легко, что уже сам
так думал?). Ведь убедительно.
Но чаще того — цинизм. Голубые канты понимали ход мясорубки и любили его.
Следователь Мироненко в Джидинских лагерях (1944) говорил обречённому Бабичу, даже
гордясь рациональностью построения: «Следствие и суд—только юридическое оформление,
они уже не могут изменить вашей участи, предначертанной заранее. Если вас нужно
расстрелять, то будь вы абсолютно невинны—вас всё равно расстреляют. Если же вас нужно
оправдать (это, очевидно, относится к своим. — АС), то будь вы как угодно виноваты — вы
будете обелены и оправданы». — Начальник 1–го следственного отдела
Западно–Казахстанского облГБ Кушнарёв так и отлил Адольфу Цивилько: «Да не выпускать
же тебя, если ты ленинградец!» (то есть со старым партийным стажем).
«Был бы человек—а дело создадим!» — это многие из них так шутили, это была их
пословица. По–нашему — истязание, по их — хорошая работа. Жена следователя Николая
Граби–щенко (Волгоканал) умилённо говорила соседям: «Коля — очень хороший работник.
Один долго не сознавался—поручили его Коле. Коля с ним ночь поговорил — и тот
сознался».
Отчего они все такою рьяной упряжкой включились в эту гонку не за истиной, а за
цифрами обработанных и осуждённых? Потому что так им было всего удобнее, не
выбиваться из общей струи. Потому что цифры эти были — их спокойная жизнь, их
дополнительная оплата, награды, повышение в чинах, расширение и благосостояние самих
Органов. При хороших цифрах можно было и побездельничать, и по–халтурить, и ночь
погулять (как они и поступали). Низкие же цифры вели бы к разгону и разжалованию, к
потере этой кормушки, — ибо Сталин не мог бы поверить, что в каком–то районе, городе
или воинской части вдруг не оказалось у него врагов.
Так не чувство милосердия, а чувство задетости и озлобления вспыхивало в них по
отношению к тем злоупорным арестантам, которые не хотели складываться в цифры,
которые не поддавались ни бессоннице, ни карцеру, ни голоду! Отказываясь сознаваться,
они повреждали личное положение следователя! они как бы его самого хотели сшибить с
ног! — и уж тут всякие меры были хороши! В борьбе как в борьбе! Шланг тебе в глотку,
получай солёную воду!
По роду деятельности и по сделанному жизненному выбору лишённые верхней сферы
человеческого бытия, служители Голубого Заведения с тем большей полнотой и жадностью
жили в сфере нижней. А там владели ими и направляли их сильнейшие (кроме голода и пола)
инстинкты нижней сферы: инстинкт власти и инстинкт наживы. (Особенно — власти. В
наши десятилетия она оказалась важнее денег.)
Власть — это яд, известно тысячелетия. Да не приобрёл бы никто и никогда
материальной власти над другими! Но для человека с верою в нечто высшее надо всеми
нами, и потому с сознанием своей ограниченности, власть ещё не смертельна. Для людей без
верхней сферы власть — это трупный яд. Им от этого заражения — нет спасенья.
Помните, что пишет о власти Толстой? Иван Ильич занял такое служебное положение,
при котором имел возможность погубить всякого человека, которого хотел погубить! Все без
исключения люди были у него в руках, любого самого важного можно было привести к нему
в качестве обвиняемого. (Да ведь это про наших голубых! Тут и добавлять нечего!) Сознание
этой власти («и возможность смягчать её», — оговаривает Толстой, но к нашим парням это
уж никак не относится) составляло для него «главный интерес и привлекательность