Page 81 - Архипелаг ГУЛаг

друга Конкордии Иоссе (их общей знакомой, оказалось), с которым вместе сидел во
Владимирском изоляторе. Этот полковник — слитное воплощение инстинкта власти и
инстинкта наживы. В начале 1945 года, в самое дорогое «трофейное» время, он напросился в
ту часть
Органов, которые (во главе с самим Абакумовым) контролировали этот грабёж, то есть
старались побольше оттяпать не государству, а себе (и очень преуспели). Наш герой отметал
целыми вагонами, построил несколько дач (одну в Клину). После войны у него был такой
размах, что, прибыв на новосибирский вокзал, он велел выгнать всех сидевших в ресторане,
а для себя и своих собутыльников — согнать девок и баб, и голыми заставил их танцевать на
столах. Но и это б ему обошлось, да нарушен был у него другой важный закон, как и у
Кружкова: он пошёл против своих. Тот обманывал Органы, а этот, пожалуй, ещё хуже:
заключал пари на соблазнение жён не чьих–нибудь, а своих товарищей по опер–чекистской
работе. И не простили! — посажен был в полит–изолятор со статьёй 58–й! Сидел злой на то,
как смели его посадить, и не сомневался, что ещё передумают. (Может, и передумали.)
Эта судьба роковая — сесть самим, не так уж редка для голубых кантов, настоящей
страховки от неё нет, но почему–то они плохо ощущают уроки прошлого. Опять–таки,
наверно, из–за отсутствия верхнего разума, а нижний ум говорит: редко когда, редко кого,
меня минует, да и свои не оставят.
Свои, действительно, стараются в беде не оставлять, есть условие у них немое: своим
устраивать хоть содержание льготное (полковнику И.Я. Воробьёву в Марфинской
спецтюрьме, всё тому же В.Н. Ильину на Лубянке — более 8 лет). Тем, кто садится
поодиночке, за свои личные просчёты, благодаря этой кастовой предусмотрительности
бывает обычно неплохо, и так оправдывается их повседневное в службе ощущение
безнаказанности. Известно, впрочем, несколько случаев, когда лагерные
оперуполномоченные кинуты были отбывать срок в общие лагеря, даже встречались со
своими бывшими подвластными зэками, и им приходилось худо (например, опер Муншин,
люто ненавидевший Пятьдесят Восьмую и опиравшийся на блатарей, был этими же
блатарями загнан под нары). Однако у нас нет средств узнать подробней об этих случаях,
чтобы иметь возможность их объяснить.
Но всем рискуют те гебисты, кто попадают в поток (и у них свои потоки!..). Поток —
это стихия, это даже сильнее самих Органов, и тут уж никто тебе не поможет, чтобы не быть
и самому увлечённому в ту же пропасть.
Ещё в последнюю минуту, если у тебя хорошая информация и острое чекистское
сознание, можно уйти из–под лавины, доказав, что ты к ней не относишься. Так, капитан
Са–енко (не тот харьковский столяр–чекист 1918–19 года, знаменитый расстрелами,
сверлением шашкой в теле, перебивкой голеней, плющением голов гирями и
прижиганием 48 , — но может быть родственник?) имел слабость жениться по любви на
ка–вэ–жэ–динке Коханской. И вдруг ещё при рождении волны он узнаёт: будут сажать
ка–вэ–жэ–динцев. Он в это время был начальником оперчекотдела в Архангельском ГПУ. Ни
минуты не теряя, что сделал он? — посадил любимую жену! — и даже не как
ка–вэ–жэ–динку, состряпал на неё дело. И не только уцелел — в гору пошёл, стал
начальником Томского НКВД. (Тоже сюжет, сколько их тут! — может придутся
кому–нибудь.)
Потоки рождались по какому–то таинственному закону обновления
Органов—периодическому малому жертвоприношению, чтоб оставшимся принять вид
очищенных. Органы должны были сменяться быстрее, чем идёт нормальный рост и старение
людских поколений: какие–то косяки гебистов должны были класть головы с
неуклонностью, с которой осётр идёт погибать на речных камнях, чтобы замениться
мальками. Этот закон был хорошо виден верхнему разуму, но сами голубые никак не хотели

48 Роман Гуль. Дзержинский. Париж, 1936, с. 88–90.