Page 789 - Архипелаг ГУЛаг
P. 789

понимаете, читатель, это смягчение для слова палач). И, не дав семье ничего продать (изба,
               корова, овцы, сено, дрова—  всё покинуто на растаск), бросили их девятерых с вещичками
               малыми в сани — и крепким морозом повезли за 60 километров в город Вятку–Киров. Как
               они  не  помёрзли  в  дороге —  только  знает Бог.  Полтора месяца  их  держали  на  Кировской
               пересылке  и  потом  сослали  на  гончарный  заводик  под  Ухту.  Там  сестры–девы  пошли  по
               помойкам,  сошли  сума  обе,  и  обе  умерли.  Мать  же  с  детьми  осталась  в  живых  лишь
               помощью  (безыдейной,  непатриотической,  пожалуй,  даже  антисоветской  помощью)
               окружающих  местных.  Подросшие  сыновья  все  потом  служили  в  армии и,  как  говорится,
               были «отличниками боевой и политической подготовки». В 1960 мать вернулась в родное
               село — и ни брёвнышка, ни печного кирпича не нашла на месте своей избы.
                     Такой сюжетик — разве плохо вплетается в ожерелье Великой Отечественной Победы?
               Не берут, нетипичен.
                     А  в  какое  ожерелье  вплести,  а  к  какому  разряду  ссылки  отнести  ссылку  калек
               Отечественной войны'? Почти ничего не знаем мы о ней (да и мало кто знает). А освежите в
               памяти: сколько этих калек, и не старых ещё, шевелилось на наших базарах около чайных и в
               электричках в конце войны? И как–то быстро и незаметно они проредились. Это тоже был
               поток, тоже кампания. Их сослали на некий северный остров — за то сослали, что во славу
               отечества  они  дали  обезобразить  себя  на  войне,  и  для  того  сослали,  чтобы  представить
               здоровой нацию, так победно себя проявившую во всех видах атлетики и играх с мячом. Там,
               на  неведомом  острове,  этих  неудачливых  героев  войны  содержат,  естественно,  без  права
               переписки с большой землёй (редкие письма прорываются, оттуда известно) и, естественно
               же, напайке скудном, ибо трудом своим они не могут оправдать изобильного.
                     Кажется, и сейчас они там доживают.
                     Великое грязнилище, страна ссылки, между СССР и Архипелагом, включила в себя и
               большие города, и малые, и посёлки, и вовсе глушь. Старались ссыльные проситься в города,
               верно считалось, что там нашему брату всё–таки легче, особенно с работой. И как–то больше
               похоже на обычную жизнь людей.
                     Едва  ли  не главной  столицею  ссыльной  стороны,  во  всяком  случае  из  её жемчужин,
               была Караганда. Я повидал её перед концом всеобщей ссылки, в 1955 году (ссыльного, меня
               на короткое время отпускала туда комендатура: я там жениться собирался, на ссыльной же).
               У въезда в этот голодный тогда город, близ клопяного барака–вокзала, куда не подходили
               близко  трамваи  (чтоб  не  провалиться  в  накопанные  под  землёю  штреки),  стоял  при
               трамвайном  круге  вполне  символический  кирпичный  дом,  стена  которого  была  подперта
               деревянными искосинами, дабы не рухнула. В центре Нового города насечено было камнем
               по каменной стене: «Уголь — это хлеб» (для промышленности). И правда, чёрный печёный
               хлеб  каждый  день  продавался  здесь  в  магазинах —  ив  этом  была  льгот–ность  городской
               ссылки. И работа чёрная и не только чёрная всегда была здесь. А в остальном продуктовые
               магазины     были     очень    пустоваты.    А    базарные    прилавки —      неприступны,     с
               умо–непостижимыми  ценами.  Если  не  три  четверти  города,  то  две  трети  жило  тогда  без
               паспортов  и  отмечалось  в  комендатурах;  на  улице  меня  то  и  дело  окликали  и  узнавали
               бывшие  зэки,  особенно  экибастузские.  И  что  ж  была  тут  за  ссыльная  жизнь?  На  работе
               униженное  положение  и  приниженная  зарплата,  ибо  не  всякий  после  катастрофы
               ареста–тюрьмы–лагеря  найдёт  чем  доказать  образование,  а  стажа  тем  более  нет.  Или  так
               просто вот, как неграм, не платят вровень с белыми, и всё, можешь не наниматься. И очень
               худо с квартирами, жили ссыльные в неотгороженных коридорных углах, в тёмных чуланах,
               в  сарайчиках—  и  за  всё  это  лихо  платили,  всё  это  было  от  частника.  Уже  немолодые
               женщины,  изжёванные  лагерем,  с  металлическими  зубами,  мечтали  иметь  хоть  одну
               крепдешиновую «выходную» блузку, одни «выходные» туфли.
                     А  ещё  в  Караганде  велики  расстояния,  многим  долго  ехать  от  квартиры  до  работы.
               Трамвай  от  центра  до  рабочей  окраины  скрежетал  битый  час.  В  трамвае  напротив  меня
               сидела  замученная  молодая  женщина  в  грязной  юбке,  в  рваных  босоножках.  Она  держала
               ребёнка в очень грязных пелёнках, всё время засыпала, ребёнок из ослабленных рук сползал
   784   785   786   787   788   789   790   791   792   793   794