Page 792 - Архипелаг ГУЛаг

Напуганные жители даже соли не одалживали новоприбывшим, боясь обвинения в связи с
врагами народа! В войну ссыльные не имели хлебных карточек. В колхозной кузнице
выработал рассказчик за 8 месяцев — пуд проса… Полученное зерно сами растирали
жерновами из распиленного казахского памятника–терменя. И шли в НКВД: или сажайте в
тюрьму, или дайте перевестись в районный центр! (Спросят: местные? Да вот так…
Привыкли… Ну и овечка какая–нибудь, коза, корова, юрта, посуда — всё помогает.)
В колхозе ссыльным повсюду так — ни казённого обмундирования, ни лагерной пайки.
Это самое страшное место для ссылки— колхоз. Это как бы учебная проверка: где ж
тяжелей — в лагере или в колхозе?
Вот продают новичков, средь них С.А.Липшица, на Красноярской пересылке.
Покупатели требуют плотников, пересылка отвечает: возьмите ещё юриста и
инженера–электрика (Липшиц), тогда и плотника дадим. Ещё дают в нагрузку пожилых
больных женщин. Потом при мягком 25–градусном морозе открытыми грузовиками их везут
в глубинную–глубинную деревню, всего о трёх десятках дворов. Что же делать юристу и что
электрику (тока никакого)? Получать пока аванс: мешок картошки, лук и муку (и это
хороший аванс!). А деньги будут в следующем году, если заработаете. Работа пока такая—
добывать коноплю, заваленную снегом. Для начала нет даже мешка под матрас, соломой
набить. Первый же порыв: отпустите из колхоза! Нет, нельзя: за каждую голову заплатил
колхоз Тюремному Управлению по 120 рублей (1952 год).
О, как бы снова вернуться в лагерь!..
Но прошибётся читатель, если решит, что ссыльным намного лучше в совхозе, чем в
колхозе. Вот совхоз в Сухобу–зимском районе, село Миндерла. Стоят бараки, правда, — без
зоны, как бы лагерь бесконвойных. Хотя и совхоз, но денег здесь не знают, их нет в
обращении. Только пишутся цифир–ки: 9 рублей (сталинских) вдень человеку. И ещё
пишется: сколько съедено тем человеком каши, сколько вычитается за телогрейку, за жильё.
Всё вычитается, вычитается, и вот диво: выходит к расчёту, что ничего ссыльный не
заработал, а ещё совхозу должен. В этом совхозе, вспоминает А. Стотик, двое от
безвыходности повесились.
(Сам этот Стотик, фантазёр, нисколько не усвоил свой злосчастный опыт изучения

английского языка в Степлаге 488 . Оглядевшись в такой ссылке, он придумал осуществить
конституционное право гражданина СССР на… образование! И подал заявление с просьбой
отпустить его в Красноярск учиться! На этом наглом заявлении, которого, может быть, не
знавала вся страна ссылки, директор совхоза (бывший секретарь райкома) вывел резолюцию
не просто отрицательную, но декларативную: «Никто и никогда не разрешит Стотику
учиться». — Однако подвернулся случай: Красноярская пересылка набирала по районам
плотников из ссыльных. Стотик, никакой не плотник, вызвался, поехал, в Красноярске жил в
общежитии среди пьяниц и воров и там стал готовиться к конкурсным экзаменам в
Медицинский институт. Он прошёл их с высоким баллом. До мандатной комиссии никто в
его документах не разобрался. На мандатной: «Был на фронте… Потом вернулся…»— и
пересохло горло. «А дальше?» — «А потом… меня… посадили…» — выговорил Стотик, —
и огрознела комиссия. «Но я отбыл срок! Я вышел! У меня высокий балл!» — настаивал
Стотик. Тщетно. А был уже — год падения Берии!)
И чем глубже — тем хуже, чем глуше — тем бесправнее. А.Ф.Макеев в упомянутых
записках о Кенгире приводит рассказ «тургайского раба» Александра Владимировича
Полякова о его ссылке между двумя лагерями в Тургайскую пустыню, на далёкий отгон. Вся
власть была там — председатель колхоза, казах, и даже от отеческой комендатуры никто
никогда не заглядывал. Жилище Полякова стало — в одном сарайчике с овцами, на
соломенной подстилке; обязанности— быть рабом четырёх жен председателя, управляться с
каждой по хозяйству и до выноса ночных горшков за каждой. И что ж было Полякову

488 Часть Пятая, глава 5.