Page 804 - Архипелаг ГУЛаг

ещё существовал только старший брат Абдула, давно изблатнённый, не первый раз уже в
лагере за воровство и убийство, но всякий раз ускоренно выходя оттуда то по амнистии, то
по зачётам. Как–то однажды явился он в Кок–Терек, два дня пил без просыпу, повздорил с
каким–то местным чеченом, схватил нож и бросился за ним. Дорогу ему загородила
посторонняя старая чеченка: она разбросила руки, чтоб он остановился. Если бы он следовал
чеченскому закону, он должен был бросить нож и прекратить преследование. Но он был уже
не столько чечен, сколько вор, — взмахнул ножом и зарезал неповинную старуху. Тут
вступило ему в пьяную голову, что ждёт его по чеченскому закону. Он бросился в МВД,
открылся в убийстве, и его охотно посадили в тюрьму.
Он–то спрятался, но остался его младший брат Абдул, его мать и ещё один старый
чечен из их рода, дядька Абдулу. Весть об убийстве облетела мгновенно чеченский край
Кок–Терека — и все трое оставшихся из рода Худаевых собрались в свой дом, запаслись
едой, водой, заложили окно, забили дверь, спрятались, как в крепости. Чечены из рода
убитой женщины теперь должны были кому–то из рода Худаевых отомстить. Пока не
прольётся кровь Худаевых за их кровь— они не были достойны звания людей.
И началась осада дома Худаевых. Абдул не ходил в школу — весь Кок–Терек и вся
школа знали почему. Старшекласснику нашей школы, комсомольцу, отличнику, каждую
минуту грозила смерть от ножа— вот, может быть, сейчас, когда по звонку рассаживаются за
парты, или сейчас, когда преподаватель литературы толкует о социалистическом гуманизме.
Все знали, все помнили об этом, на переменах только об этом разговаривали— и все
потупили глаза. Ни партийная, ни комсомольская организация школы, ни завучи, ни
директор, ни районо — никто не пошёл спасать Худаева, никто даже не приблизился к его
осаждённому дому в гудевшем, как улей, чеченском краю. Да если б только они! — но перед
дыханием кровной мести так же трусливо замерли до сих пор такие грозные для нас и
райком партии, и райисполком, и МВД с комендатурой и милицией за своими глинобитными
стенами. Дохнул варварский дикий старинный закон — и сразу оказалось, что никакой
советской власти в Кок–Тереке нет. Не очень–то простиралась её длань и из областного
центра Джамбула, ибо за три дня и оттуда не прилетел самолёт с войсками и не поступило ни
одной решительной инструкции, кроме приказа оборонять тюрьму наличными силами.
Так выяснилось для чеченов и для всех нас — что есть сила на земле и что мираж.
И только чеченские старики проявили разум! Они пошли в МВД раз — и просили
отдать им старшего Худаева для расправы. МВД с опаской отказало. Они пришли в МВД
второй раз — и просили устроить гласный суд и при них расстрелять Худаева. Тогда,
обещали они, кровная месть с Худаевых снимается. Нельзя было придумать более
рассудительного компромисса. Но как это — гласный суд? но как это — заведомо обещанная
и публичная казнь? Ведь он же — не политический, он— вор, он— социально–близкий.
Можно попирать права Пятьдесят Восьмой, но — не многократного убийцы. Запросили
область— пришёл отказ. «Тогда через час убьют младшего Худаева!» — объясняли старики.
Чины МВД пожимали плечами: это не могло их касаться. Преступление, ещё не
совершённое, не могло ими рассматриваться.
И всё–таки какое–то веяние XX века коснулось… не МВД, нет, — зачерствелых старых
чеченских сердец! Они всё–таки не велели мстителям — мстить! Они послали телеграмму в
Алма–Ату. Оттуда спешно приехали ещё какие–то старики, самые уважаемые во всём
народе. Собрали совет старейших. Старшего Худаева прокляли и приговорили к смерти, где
б на земле он ни встретился чеченскому ножу. Остальных Худаевых вызвали и сказали:
«Ходите. Вас нетронут».
И Абдул взял книжки и пошёл в школу. И с лицемерными улыбками встретили его там
парторг и комсорг. И на ближайших беседах и уроках ему опять напевали о
коммунистическом сознании, не вспоминая досадного инцидента. Ни мускул не вздрагивал
на истемневшем лице Абдула. Ещё раз понял он, что есть главная сила на земле:
кровная месть.
Мы, европейцы, у себя в книгах и в школах читаем и произносим только слова