Page 806 - Архипелаг ГУЛаг

только в ссылке, казалось, мог встретить бы родную душу.
Торопясь арестовывать, освобождать у нас не торопятся. Если б какого–нибудь
несчастного демократического грека или социалистического турка задержали бы в тюрьме
на один день сверх положенного, — да об этом бы захлёбывалась мировая пресса. А уж я рад
был, что после конца срока меня передержали в лагере всего несколько дней и после этого…
освободили? нет, после этого взяли на этап. И ещё месяц везли за счёт уже моего времени.
Всё же и под конвоем выходя из лагеря, старались мы выполнить последние тюремные
суеверия: ни за что не обернуться на свою последнюю тюрьму (иначе в неё вернешься),
правильно распорядиться своею тюремной ложкой. (Но как правильно? одни говорили: взять
с собой, чтоб за ней не возвращаться; другие: швырнуть тюрьме, чтоб тюрьма за тобой не
гналась. Моя ложка была мной самим отлита в литейке, я её забрал.)
И замелькали опять Павлодарская, Омская, Новосибирская пересылки. Хотя кончились
наши сроки, нас опять обыскивали, отнимали недозволенное, загоняли в тесные набитые
камеры, в воронки, в арестантские вагоны, мешали с блатными, и так же рычали на нас
конвойные псы, и так же кричали автоматчики: «Не оглядывайсь!!»
Но на Омской пересылке добродушный надзиратель, перекликая по делам, спросил нас,
пятерых экибастузских: «Какой бог за вас молился?» — «А что? а куда?» — сразу
навострились мы, поняв, что место, значит, хорошее. — «Да на юг», — дивился надзиратель.
И действительно, от Новосибирска завернули нас на юг. В тепло едем! Там — рис, там
виноград и яблоки. Что это? Неужели ж товарищ Берия не мог нам в Советском Союзе хуже
места найти? Неужели такая ссылка бывает? (Про себя я уже внутренне примерял: напишу о
ссылке цикл стихов и назову: «Стихи о Прекрасной Ссылке».)
На станции Джамбул нас высаживали из вагон–зака всё с теми же строгостями, вели к
грузовику в живом коридоре конвойных и так же на пол сажали в кузове, как будто,
пересидевши срок, мы могли потянуться на побег. Было глубоко ночью, ущербная луна, и
только она слабо освещала темную аллею, по которой нас везли, но это была именно аллея—
и из пирамидальных тополей! Вот так ссылка! Да мы не в Крыму ли? Конец февраля, у нас
на Иртыше сейчас лють — а здесь весенний ласковый ветерок.
Привезли в тюрьму — и тюрьма приняла нас без приёмного шмона и без бани. Мягчели
проклятые стены! Так с мешками и чемоданами затащились в камеру. Утром корпусной
отпер дверь и вздохнул: «Выходи со всеми вещами».
Разжимались чёртовы когти…
Весеннее алое утро охватило нас во дворе. Заря теплила кирпичные тюремные стены.
Посреди двора ждал нас грузовик, и в кузове уже сидели двое зэков, присоединяемых к нам.
Надо бы дышать, оглядываться, проникаться неповторимостью момента — но никак нельзя
было упускать нового знакомства! Один из новеньких— сухонький седой старик со
слезящимися светлыми глазами — сидел на своих подмятых вещичках так выпрямленно,
торжественно, как царь перед приёмом послов. Можно было подумать, что он или глух, или
иностранец и не надеется найти с нами общий язык. Едва влезши в кузов, я решился с ним
заговорить — и совсем не дребезжащим голосом на чистом русском языке он представился:
— Владимир Александрович Васильев.
И — проскочила между нами душевная искра! Чует сердце друга и недруга. Это —
друг. В тюрьме спеши узнавать людей! — не знаешь, не разлучат ли через минуту. Да, бишь,
мы уже не в тюрьме, новее равно… И, пересиливая шум мотора, я интервьюирую его, не
замечая, как грузовик сошёл с тюремного асфальта на уличный булыжник, забывая, что надо
не оглянуться на последнюю тюрьму (сколько ж их будет, последних?), непосмотря даже на
короткий кусочек воли, который мы проезжаем, — и вот уже снова в широком внутреннем
дворе областного МВД, откуда выход в город нам опять–таки запрещён.
Владимиру Александровичу в первую минуту можно было дать девяносто лет — так
сочетались эти вневременные глаза, острое лицо и хохолок седины. А было ему— семьдесят
три. Он оказался одним из давнейших русских инженеров, из крупнейших гидротехников и
гидрографов. В «Союзе Русских Инженеров» (а что это такое? я слышу первый раз; а это —